Возвращение крестоносцев

Для командования войсковой группы и для цензора Ялуша это был момент dictum est factum[3]: банду надлежало превратить обратно в армию. Он проехал на бронетранспортёре по Дамаску, большая часть города лежала в руинах, специальные команды сжигали трупы, не разбираясь, свои это или чужие, панический страх эпидемий стал навязчивой манией крестоносцев. В христианском квартале было безлюдно, на тротуаре лежали трупы женщин с явными следами насилия. «Ничто не ново, — подумал Ялуш. — Тысячу лет назад в Иерусалиме было то же самое».

Он вернулся на пункт сбора легионов. Легионеры неохотно сваливали награбленное в кучу, некоторые возмущались и требовали специального транспорта для трофеев.

— Крикунов арестовать, — приказал он. — Легионам построиться.

Он стоял перед строем крестоносцев на деревянном помосте, один перед многотысячными шеренгами и говорил, будто ударял стальным молотом по наковальне:

— Вам дали три дня побыть извергами. Это воинская традиция, но не привычка. Тех, кто решил, что это привычка, ждёт это.

Ялуш махнул рукой, группу крикунов человек из восьмидесяти, сидевших связанными на земле в окружении бронетранспортёров, подожгли из огнемётов.

По шеренгам прокатилось нервное волнение.

— Так будет с каждым, — истерично крикнул Ялуш. — Кто откажется выполнять приказ командования. Вы — пилигримы церкви и вам слишком хорошо платят, чтобы быть ворами.

— Командуйте, генерал, — он повернулся к Кеплеру, наблюдавшему из люка бронемашины за происходящим.

22-ой польский легион был в авангарде войск, наступавших на Эр-Ракку. Продвижение крестоносцев с каждым днём становилось всё труднее и медленнее. Как и предрекал ротный Бартош, исламисты действовали методами партизанской войны, обычно нападали по ночам, сон превратился для легионеров в кошмар. Каждую арабскую деревню приходилось брать с боем, в конце концов, было принято решение накрывать населённые пункты залпом из реактивных миномётов или огнемётов и только после этого входить личному составу. Но всё равно потери были страшные, Мирославу Янковскому казалось теперь, что в них стреляет каждый дом, каждый камень, каждый ночной силуэт.

Треть легиона уже полегла, прибыли новобранцы, с деланным весельем они расходовали боезапас по холмам, где иногда мелькали люди в чалмах, и с такой же безмятежной улыбкой падали на землю или днище грузовика, получив ответную пулю. Беженцев, которые ещё встречались, теперь никто не обыскивал, шедшие впереди дозорные бронетранспортёры расстреливали их в упор.

Наступление крестоносной армии, так триумфально начавшееся, явно захлебывалось. Но это пока не была катастрофа, катастрофа ждала впереди. За семьдесят километров до столицы Халифата, шоссе, по которому двигались колонны 14 немецкого легиона, взорвали управляемые радиомины. От бравого легиона осталось воспоминание.

Армия встала, дороги больше были непригодны для наступления. Легионеры перешли в степь, грузовики буксовали, крестоносцы спешились, в буквальном виде превратившись в пилигримов. Они продвигались вперёд по несколько километров в день, под постоянными обстрелами, на дикой жаре, из Европы срочно доставили минные тральщики, но эти неуклюжие машины очень медленно делали своё дело и были отличной мишенью для боевиков Исламского Государства[4]. По всем правилам военного искусства требовалось окапываться и приступать к маневренной войне.

Цензора Ялуша вызвали в штаб крестоносной армии, находившийся в городе Хама. Войсковая группа генерала Кеплера наступала на Эр-Ракку с юга. Легионеры также медленно шли по голой степи, уничтожая всё живое перед собой. Войсковой группе особенно не повезло с минными тральщиками, три машины исламисты сразу уничтожили наземными ракетами, оставшийся расчищал дорогу далеко позади крестоносцев. В одном из боёв исламисты впервые применили снаряды с ипритом, испанский легион в панике побежал, Ялуш лично возглавил заградительный отряд.

Цензор сел в вертолёт, грязный, в несвежем обмундировании, противогаз, с которым он за последние несколько часов сроднился, болтался на поясе. Он невероятно устал за эти недели и не раз в глубине души проклинал тот день, когда связался с этой войной и с этой церковью. О том, что десять лет назад ему грозил длительный тюремный срок, он почти забыл.

Конечно, за годы, проведенные в рядах служителей церкви, Ялуш изменился, он стал умнее, точнее, до мозга костей впитал необходимость и благожелательность иерархии, но никакая система не могла изменить в нём самого главного — он предпочитал делать только то, что считал нужным. В зависимости от цели, порой можно было пойти и на жертвы, за всё надо платить, но agere sequitur esse[5] — до конца этой войны можно и не дожить, мрачно думал цензор, лавры погибшего героя пусть достанутся кому-нибудь другому, в моих интересах, чтобы Папа придумал как можно быстрее, как завершить эту авантюру, сохранив красивую рожу при бездарно просранных козырях.