Читаем Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем полностью

Оседлав отцовское колено… – Первая часть повести – редчайшее исключение в прозе Кржижановского: его персонажи обычно являются читателю уже вполне сложившимися, взрослыми, об их прошлом ничего (или почти ничего) не известно, это «люди-темы» («Клуб убийц букв», глава V) – без детства и его переживаний, вне связи с родителями, с годами учения, с одноклассниками и сверстниками, здесь, рисуя становление своего героя, автор последователен и подробен, потому что его происхождение есть происхождение идеи всей жизни, зарождающейся в сказке и игре, т. е. в реальности детского мироощущения.

Я слушаю вас, господин Макс Штерер. – Можно предположить, что имя героя возникает, так сказать, на ассоциативном пересечении двух популярнейших в России первой четверти XX в. имен немецких философов: антропософа Рудольфа Штейнера (1861–1925), чьи мысли о природе времени, его «проницаемости» и «обратимости» отчасти родственны идеям героя, и основателя анархического индивидуализма Макса Штирнера (1806–1856).

…примыкал к горчичным плантам… – Т. е. плантациям.

Что за цум тайфель? – Здесь: что за черт? (Нем. zum Teufel – к черту.)

Контемпляция – наблюдение, зрительное погружение при отключении всей воли.

Батавские слезки – сильно закаленные отвердевшие капли стекла, получаемые при резком охлаждении расплавленного стекла, капающего в масло или в воду; при отламывании кончика мгновенно рассыпаются на мельчайшие осколки.

Пятикласснику Штереру, придумавшему в одну из бессонных ночей опровержение основных тезисов мемуара… – Ср. проблемы пятиклассника Кржижановского, столкнувшегося с «основными тезисами» Канта («Фрагменты о Шекспире» (1939), глава «Шекспир и пятиклассник»).

…он был очень одинок уже в годы ранней юности. – Состояние, очевидно хорошо знакомое автору: ни у самого Кржижановского, ни в мемуарах о нем нет ни одного упоминания о детстве и юности, о гимназических и университетских годах, о друзьях-одноклассниках или приятелях-сокурсниках.

…Ихиль Тапчан, короче Ихя… – Зная отношение Кржижановского к именам своих героев, как правило, можно разобраться в неслучайности их выбора; так и здесь – уменьшительное сокращение «аукается» с родным языком Штерера (ich – нем. «я»). Возникает нечто вроде философской антиномии – одиночество, совершенно замкнутое в себе (я – Ich – Ихя), и такое, которое стремится прорвать границу, вырваться в пространство времени (в не-я). Стоит, по-моему, обратить внимание и на то, что у немецкого мальчика единственный друг – мальчик еврейский: близость эта откликается и в родстве их родных языков – немецкого и идиш: с. 279 халабуда – будка, сторожка (временное жилище), талес – молитвенное покрывало у евреев; зная о еврейских обычаях понаслышке и «вприглядку», дразнящие Ихю одноклассники путают значения слов, но нетрудно догадаться, что они имеют в виду еврейский похоронный обряд – с «временным жилищем» покойника на носилках (в отличие от православной «домовины») и саваном (т. е. тахрихим).

«Машина времени» – роман Г. Уэллса, вышедший в 1895 г. и очень скоро переведенный на русский и немецкий (на любом из них могли его читать оба мальчика); таким образом, можно определить, что герой – ровесник автора: время учения Кржижановского в гимназии приходится на те же годы.

Флинтглас – оптическое стекло.

Я беру свое отовсюду. – Парафраз французской поговорки: «Гений берет свое везде, где находит».

…в дальнейшем попыток к дружбе за Штерером не числится. – Но «числится» попытка прорыва сквозь время в любом направлении, в том числе и к своему потерянному «второму „я“».

…переболел в эти годы черной философической оспой шопенгауэризма. – Т. е. пессимизмом, погруженностью в прошлое, в былое, неспособностью полно и цельно воспринимать настоящее, быть в нем; такое состояние в те годы связывалось с именем немецкого философа Артура Шопенгауэра (1788–1860).

Если предположить столь обширное поле сознания… – Здесь, в сущности, описывается характерная для буддийской теории познания пространственная (вместо традиционно европейской линейной) модель памяти.

…всякий организм естественно отодвигает или отодвигается от объекта, стимулирующего боль… – Вариации на тему одной из основных в буддизме мыслей о страдании и о пути избавления от него (Дао). Подробнее о теме боли у Кржижановского см.: В. Н. Топоров. Миф. Ритуал. Образ. Символ. М., 1995. С. 518–519.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды — липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа — очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» — новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ганс Фаллада , Ханс Фаллада

Проза / Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века / Проза прочее
Лолита
Лолита

В 1955 году увидела свет «Лолита» – третий американский роман Владимира Набокова, создателя «Защиты Лужина», «Отчаяния», «Приглашения на казнь» и «Дара». Вызвав скандал по обе стороны океана, эта книга вознесла автора на вершину литературного Олимпа и стала одним из самых известных и, без сомнения, самых великих произведений XX века. Сегодня, когда полемические страсти вокруг «Лолиты» уже давно улеглись, можно уверенно сказать, что это – книга о великой любви, преодолевшей болезнь, смерть и время, любви, разомкнутой в бесконечность, «любви с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда».Настоящее издание книги можно считать по-своему уникальным: в нем впервые восстанавливается фрагмент дневника Гумберта из третьей главы второй части романа, отсутствовавший во всех предыдущих русскоязычных изданиях «Лолиты».

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века