Стемнело совсем. Он шагнул вперед и понял, что наступил на собственную могилу. Он отшатнулся невольно…
Он знал, когда возник этот второй вариант – только «покой и воля»… В 34-м – когда получил письмо из Одессы, от Воронцовой!
Вместо послесловия
Скажите, дорогой читатель, давно ли вам рекомендовали прочесть книгу только потому, что она хорошо написана? Мне так давно. Уже и не упомнить когда… Вспоминаются, как из другой жизни, горящие чьи-то глаза: «Читал? Нет?.. Ну! Это так написано, что обязательно, обязательно…» Нынче так книги не рекомендуют.
Такое впечатление, что нынешнему читателю почти уже все равно, как написана книга. Впечатление, надеюсь, ложное, ибо я собираюсь рекомендовать книгу, которая мне тем и интересна, как написана. К тому же эта книга – исторический роман. О Пушкине. А новый роман о Пушкине современный читатель, похоже, если и откроет, то с этаким вялым полуинтересом…
Но что же может «расколдовать» автор, выбирающий героем своим Пушкина, а сюжетом – ссылку его в Михайловское? На что, на какой наш интерес он рассчитывает? Все основные эпизоды его романа известны нам наперед: ссора с родителями, визиты Пущина и Дельвига, любовь к А. П. Керн…
Видимо, чувствуя эти сомнения, эту вялость нашего начального интереса, Голлер первой же фразой спешит сбить нас с ожидаемого, с нашей школьной, в энциклопедиях и учебниках вычитанной «подлинности»: «Мне вот уже столько лет мнится одна сцена. Возвращение блудного сына в имение родителей – девятнадцатый век, первая четверть… Он что-то там натворил, этот сын – на юге, где он был и умудрился не потрафить властям. И теперь возвращается в неудаче под родительский кров. Его ждут – и, как положено родителям, ведут счет его грехам – и винят друг друга в том, что случилось».
Итак, не
История в этом историческом романе сразу же оказывается не то что не экзотична, но интимно близка нам. И не только потому, что конфликт молодого человека с обыденностью, с устоявшимся – тема на все времена. Но и потому еще, что в помещичьей усадьбе начала XIX века автор – как у себя дома. Ее быт и нравы им не описываются – они сам воздух, которым дышит герой. «Он мылся, а няня поливала его водой. Сперва из ковша, потом из круглой большой шайки. И он подставлялся весь этой воде – один бок, другой, перед, зад… Няни он не стеснялся – она его вырастила. Да и вообще… не принято было…»
Века «барства дикого» присутствуют здесь в каждом жесте и каждой реплике, причем не как нечто враждебное и отвергаемое героем, но – как часть его собственных привычек, собственная его плоть и кровь, то есть именно так, как и сидит обычно в нас прошлое.
Бурный конфликт поэта с отцом – факт исторический, зафиксированный прежде всего самим Пушкиным в письме Жуковскому от 31 октября 1824 года, но… Что же мы действительно знаем о нем? Знаем повод: «Получают бумагу до меня касающуюся», отец требует показать письмо, сын отказывается… Знаем истолкование конфликта Пушкиным: «Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче, быть моим шпионом». Что ж… Вполне в духе времени.
Нет никаких сомнений, что такое поручение могло быть дано и принято.
Хотя документа о нем у нас все-таки нет! Нет документа…
«На самом деле, – по секрету сообщает нам автор, – сперва случился некий ремиз с самим Сергеем Львовичем – про это мало кто знает. Беда эти наши мужские ремизы – в делах, в каких нам менее всего бы хотелось уступать судьбе!» – Оборвем цитату. «Жизнь в старости – такая гадость…» Мысли стареющего мужчины сами собой обращаются к тому доказательству мужественности, которое в помещичьем быту совсем несложно. Разве что старая нянька поворчит и намоет тебе деревенскую красавицу не тотчас, а на следующий день. Но там-то вот, в баньке, и случится с Сергеем Львовичем ремиз, после которого надо либо признать себя ни на что не годным, либо сыскать виновного.