Возвращение в Михайловское

– В Аничковом дворце она – одна из трех дам, которых всегда выбирает государь!..

– Правда? А кто еще?

– Бутурлина и Долгорукова.

– М-м… Бутурлина… это – урожденная Комбурлей? Англичанка?..

– Да.

– Я знала ее девочкой. Достаточно невзрачной. А Долгорукова – это Апраксина?

Керн кивнула.

– Я тоже знала ее ребенком. Очень милым, между прочим!.. Вот дети вырастают и становятся… – она не договорила, может, ей трудно стало говорить. – Беда не в том! А в том, что я не узнаю Александра!..

И, помолчав, сказала с беспощадностью матери… – Может, убедившись пред тем, что муж ушел… Он бы не вынес, слабый слишком. Или стал таким? Она теперь очень любила мужа – уже давно, и очень берегла его.

– Если Александр не исправит что-то в своей жизни… – я не узнаю своего сына!

– Что вы! У них же дети!.. Трое…

– Дети тут ни при чем!.. Он любит ее!..

Надежда Осиповна упала на подушки и лежала так довольно долго. Покуда Керн не сделала движение уходить.

– О-о! Вы уже собираетесь? Побудьте еще чуть-чуть!.. Ах, Анна!.. – заговорила она вдруг на «ты» со всей сердечностью… – Милая, удивительная Анна! Как я была бы счастлива, если бы он был с тобой!.. Как была бы спокойна за него! Он некрасив, правда! Но он – Пушкин! Это тоже чего-то стоит!..

В марте 36-го мать умерла. Он был при этом. Он закрыл ей глаза, и это он наложил пятаков на веки – не дал сделать доктору Спасскому. Он не мог смотреть на плачущего отца, на Ольгу… и плакал сам, только тихо.

Лишь в эти последние ее недели он понял, что мать любила его. Боялась за него всегда. И втайне любовалась его славой и его талантом.

Хоронить ее он повез в Святые горы. Отца не пустил – слишком слаб стал, а после потери – совсем потерялся. Зять Павлищев приехал как раз и предложил его сопровождать. Он отказал. Зачем? Это – его забота. Он остался, наконец, наедине с матерью, которую всю жизнь ревновал к другим детям и которую всю жизнь мечтал обрести в полноте. Ну вот, теперь…

Гроб ехал на розвальнях, а он следом в кибитке.

Проехали Царское село, Гатчину, Лугу, проклятые Залазы, Боровичи… Псков, Остров. 439 верст, его обычный маршрут.

Приехали ночью в Михайловское. Внесли гроб в переднюю. Он плохо чувствовал себя наедине с гробом матери и ворочался всю ночь.

Наутро он поехал в Святые горы делать всякие визиты и распоряжаться. Отпевание состоялось в Успенском соборе Святых гор. Он выбрал могилу там, где захоронение Ганнибалов. Мать была урожденная Ганнибал и легла рядом с блудным отцом и несчастной своей матерью, которую, вопреки всем смыслам, наградили соседством с беглым мужем до скончания веков. И вдруг рядом заказал могилу для себя. Умирать он не собирался – так, на всякий случай. Но он тоже хотел быть рядом с Ганнибалами. С родней матери, которая у многих вызывала пожатие плеч или даже отторжение. Он хотел быть рядом с матерью в том вечном, что уготовано нам. И рядом с великой эпохой России, которой был привержен, несмотря на ее дикость и бесчинства. С эпохой «медного всадника», взметнувшегося однажды над Россией, без которого, признаться, никакого Пушкина не было бы!

Когда человек хоронит мать или отца, расстояние между ним и небесами сильно сокращается. Он стоял над могилой матери. Было еще совсем светло. Вообще, март. Конец марта. Светлое небо. Светлые облака.

Под ним, с вершины горы – расстилалась Россия, которую он клял и любил без меры и которой он отдал все. Отсюда и сейчас открывался необыкновенный вид – а летом какой!.. Леса, перелески, озера… В мире нет таких красот. Красота – что красота? Гармония начал. «…из наслаждений жизни – Одной любви музыка уступает – Но и любовь – мелодия!»

Он стоял над могилой и думал о матери. Как она прожила жизнь? Счастлива ли была? несчастлива? Даже живя с ней бок о бок, он так и не узнал никогда.

На свете счастья нет – но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег…

А всего за три года перед тем, счастливым молодым мужем, он сказал в «письме Онегина к Татьяне»:

Я думал – вольность и покой –
Замена счастью, Боже мой!
Как я ошибся, как наказан!..

Как быстро приходит отрезвленье! Как страшно! Никакой ошибки нет! Он мечтал бежать не в смерть – в жизнь. Одинокую. Полную смысла и трудов праведных. Жизнь, смерть… Разве кто-нибудь знает – зачем мы приходим сюда? «Меня не так просто с ног свалить», – все повторял, когда не стало Дельвига.

Он стоял над могилой. А солнце пряталось в тучи, за тучи. Будто жизнь его матери уходила за горизонт. Он помнил, как шел с ней, маленьким, по улице в Москве, и как навстречу ей, из экипажей, пролеток – выскакивали мужчины. В основном военные. Чтоб приложиться к ручке прелестной «креолки». Должно быть, старики теперь! Если живы.