Возвращение в Михайловское

Собаки в стороне ждали его, пока он говорил с Аленой: стояли и смотрели в нетерпении. Один понюхал землю и помочился, другой тоже понюхал и тоже помочился. Делать нечего. Верно, думали, чегой-то барин застрял? Мало ли крестьянок таких?..

– …хорош никогда не был, а молод был! Одна беда – не замечай ты, мой друг, то, что я слишком замечаю!..

Так что в Тригорское он ввалился в совсем дурном настроении и только просил покормить собак. Даже Прасковья Александровна обеспокоилась – так он был мрачен. Она налила чаю с домашними пирожными. Но пред тем спросила, конечно:

– Обедать хотите?

– Нет, нет!.. – он и пирожных не хотел. Он ничего не хотел. Но он же ей не скажет – о пробоинах души?.. Слава Богу, дом был пуст, Анна оказалась в отъезде – то ли в Малинниках, то ли в Берново… он не поинтересовался, а Зизи тоже не было. Она была уже – баронесса Вревская и находилась при муже.

Они с хозяйкой Тригорского могли поговорить про дела. Как он чаял давно.

Он сказал ей, что должен продать Михайловское… нет иного выхода.

– Так трудно? – спросила она как хозяйка имения, понимающая все сложности хозяйства.

– Не говорите! Я принял это на себя… отец же ничего не может. Управитель, которого я послал в Болдино, сбежал оттуда, сказав: имение в таком положении, что он не берет на себя… В общем – «история села Горюхина». – он не помнил, знает ли она эту его вещь? Не знает?.. – Зять Павлищев требует с меня приданое сестры. Я готов делиться. Но что делить? Между прочим, Павлищев женился без согласия родителей… И никакого приданого ему не обещали, не могли пообещать. Он женился по любви. Я тоже женился по любви и оплатил приданое невесты… – он понял, что проговорился о том, о чем – никогда ни слова, и сделал ей больно. – Дело не в том… Но потом уж мы сказали Павлищеву, что будет выделена Оленькина доля. Я принял на себя все заботы… потому что отец… он ничего не может, ничего не может!.. – он повторил мысль еще раз. – А что могу я?.. У меня разлаживаются отношения с сестрой, она слушается мужа. На меня давит моя теща, чтоб я занимался сестрами жены. Их надо выдать замуж – стосковались, бедные!.. (Он усмехнулся неприятно.) А что могу я? Я должен работать. Это – единственный мой хлеб насущный. У кого-то – имение, поля, леса, а у меня – только тридцать шесть букв российского алфавита. И на этом я строю мир, где может жить моя семья и мои дети, и может танцевать моя жена… (Он впервые сказал так резко.)

Прасковья Александровна погладила его руку.

– Я должен продать Михайловское! И я прошу вас – купите его! Это немножко разоренное имение. Но добротное. И здесь – все наши воспоминания. Грех, если его возьмет кто-то другой. Я очень хочу, чтоб это были вы!..

Она подумала. недолго.

– …не знаю. Нет. Не потому, что я не могу по средствам… Я б, наверное, смогла. Но всякий, кто возьмет это имение… должен считаться с тем, что оно всегда и для всех на свете останется «домом Пушкина». И пройдет тысяча лет – и все так будет!.. Государь сам должен бы купить его и отдать его вам. Потому что… Повторяю, это – «дом Пушкина». Для России. И он останется таким!..

– Я выстрою здесь неподалеку у вас домик для себя и смогу приезжать сюда работать.

Дальше была пауза.

– Значит, отказываете?

– Нет. Я пытаюсь удержать вас. Вы должны приехать сюда и жить здесь с семьей. Вам станут легче расходы. И этот разговор как-то увянет сам собой!..

– Да я хотел, – сказал он почти резко. – Хотел!.. Я просился в отставку у Государя. И получил только выволочку – от Жуковского, от Бенкендорфа! – Неблагодарность, они считают. А неблагодарность у нас – это хуже либерализма! Мне поставили условия… Я получаю отставку. Но мне будет запрещен вход в архивы… А мои замыслы… Я, наверное, ошибся тогда. Замыслы? Ну, будут другие! Я ж писал здесь «Годунова», имея под рукой только томики Карамзина! Обошелся без архивов. Лежал бы на кровати у себя и читал – не знаю, Голикова о Петре… Или Татищева, или Щербатова. Поэт не должен быть связан государством. Я не должен был принять на себя обязательства. Не семейные, нет… Другие! Они смотрят на меня, как на холопа. Потом… Жена так откровенно не хочет менять жизнь!.. Ей так это тяжело!..

Это была главная фраза. Последняя. Вообще, он наговорил много такого, чего не следовало говорить. Тем более Прасковье Александровне. Которая некогда любила его. Возможно, и сейчас любила, и на прощанье поцеловала в глаза.

Он встретился с Зизи, баронессой Вревской, в Голубово… Это было недалеко. Муж встретил его приветливо. Он был побочный сын Куракина и, как было принято, когда отец все же признавал сына, получил баронский титул. Он очень ценил Пушкина как поэта и обрадовался вместе с женой, когда Александр протянул Зизи книгу.

– Ой, что это? – спросила она.

– «Онегин». Первое полное издание. Но тут есть ошибки. Я поправил.

– О-о! Значит, мы дождались уже? – сказала Зизи.

– Кто это – мы?

– Ваши читатели!..

Зизи была уже матерью двух детей – сын и дочь – и немного располнела.