Возвращение в Терпилов

Итак, у меня появилась зацепка – пропавший в конце девяностых ребёнок. Видимо, Королёву эта история крепко запала на ум, если он и через полтора десятка лет после неё не мог спать спокойно. Но что же тогда случилось, и не связано ли это событие с убийствами? Ответ на этот вопрос есть только у родителей девочки. Но где они сейчас? В поисках информации, я направился в главное управление терпиловской полиции, к Ястребцову. Самого Николая не застал – он отбыл с опергруппой на задание. Но один из полицейских, видевший меня минувшей ночью на месте преступления – молодой полный сержант, узнал меня и вызвался помочь. Информация по делу нашлась в считаные минуты. След Николая Герасимовича Белозёрова, отца Ники, затерялся ещё в конце девяностых. Заново женившись, он уехал в Бельгию, и ныне жил с новой семьёй в крошечном городке Динане, расположенном в провинции Намюр. Мать же вскоре после развода переехала в Москву и поселилась в квартире в Тихвинском переулке, доставшейся ей при разделе имущества. Туда я и отправился.

Дом, в котором жила Татьяна Белозёрова, был элитной девятиэтажкой с каменным забором по периметру и охраной на входе. Коренастый охранник в тщательно выглаженном костюме окинул меня недружелюбным взглядом, особенно задержавшись на моей сумке. Вероятно, он принял меня за рекламного агента или торговца косметикой вразнос, потому что с неторопливой внушительностью поднялся из-за стола, демонстрируя непреклонную готовность остановить незваного гостя. Только когда я представился, заодно сунув ему под нос визитную карточку с логотипом газеты, суровый детина смягчился. Надавив кнопку на пульте, он позвонил в квартиру Белозёровой.

– Татьяна Николаевна, это вас с поста беспокоят. Илюхин моя фамилия, – прогундосил охранник, когда на том конце сняли трубку. – К вам тут гости пришли.

– Я не ждала никого, – удивился женский голос.

– Это журналист, из газеты.

– Из какой газеты?

– Из «Терпиловской правды», – беззвучно, одними губами подсказал я охраннику.

– «Терпиловская правда», – сердито зыркнув на меня, повторил он.

На мгновение повисла пауза.

– Хорошо, впустите, – через секунду распорядился голос.

Поднявшись на современном лифте с зеркалом во всю стену на шестой этаж, я позвонил в указанную охранником квартиру. Дверь открыла невысокая блондинка лет пятидесяти с припухшим со сна лицом, на котором часто мигали тусклые голубые глаза.

– Здравствуйте. Проходите, – пригласила она, зябко запахивая полы зелёного халата с меховыми манжетами.

Я вошёл в большую светлую гостиную. Глянцевая дизайнерская мебель, бронзовые статуэтки на мраморных подставках, матовая лампа в форме цветка на изогнутой ножке, – всё тут говорило о богатстве, вкусе и внимании к деталям. Невысокий екатерининский сервант, на стеклянных полках которого красовалась целая коллекция старинного фарфора, добавлял обстановке эклектики и изящества.

– Чай, кофе? – спросила женщина, указывая на белое кожаное кресло в углу.

– Нет, спасибо, – садясь, отказался я.

– Так какое у вас ко мне дело?

– Татьяна Николаевна, я хотел бы задать несколько вопросов об известном вам событии.

Несколько секунд она молчала, внимательно и настороженно глядя на меня.

– О каком событии? – произнесла, наконец, с опасливой вкрадчивостью.

– Об истории с вашей дочерью.

Женщина вздохнула с такой обречённостью, словно знала, о чём я приехал говорить, но до конца надеялась, что речь пойдёт о другом. Она резко встала, снова села, схватила бумажную салфетку из хрустальной вазочки на столе, неловко скомкала и откинула в сторону.

– Вы… – нервно всхлипнула и замерла на полуслове. Снова повисло гнетущее молчание.

Я был готов к чему угодно – к тому, что она разревётся, что укажет мне на дверь, что вызовет охрану… «Нет, – ругал я себя, – глупо было ехать сюда, глупо сыпать соль на старые раны, глупо, наконец, надеяться на то, что эта богатая женщина раскроет душу незнакомому провинциальному журналисту…»

С тяжёлым сердцем ожидая ответа, я ещё раз осмотрелся в зале. Тут удивляла главным образом не роскошь, а поразительная, хирургическая чистота. Ни на полу, ни на мебели не было ни пылинки. Казалось, из комнаты только что выскользнули полтора десятка слуг, шёлковыми кистями бережно обмахнувших тут каждый сантиметр.

Я вновь глянул на Белозёрову. Она с трудом боролась с волнением: лицо сохраняло непроницаемое выражение, но немигающий взгляд повлажнел, губы сжались нервной струной, полную левую щеку подёргивал тик. Меня осенила догадка: вся эта аккуратно подобранная обстановка, эта тщательно поддерживаемая чистота, не усилие ли для того, чтобы отвлечься от воспоминаний о трагедии? Возможно, в бытовых заботах женщина обретала то же спасение, какое я после смерти своей Анюты находил на дне бутылки…

– Вы знаете, – осторожно попробовал я. – Я тоже потерял дочь…

– И как она…ну…? – с болезненным интересом встрепенулась Белозёрова.

– От простуды…

– Вот… – горько вздохнула женщина, – но вы хотя бы знаете, как умерла ваша малышка, можете сходить к ней на могилку, отвести сердце… А я…