Возвращение в Терпилов

Открыв тетрадь с пометками о расследовании, задумался. Итак, впервые за шесть дней у меня появилась хоть какая‑то твёрдая улика, напрямую связывающая подозреваемого с жертвой. И улика эта – Ника Белозёрова, с которой дружил восьмилетний Саша.

Что же могло случиться тогда, полтора десятка лет назад? Предположим, исчезновение девочки организовал именно Королёв – у учителя были для этого все возможности. Тут и объяснение галлюцинаций с призраком – похитителя мучили угрызения совести. Предположим также, что маленький Саша случайно узнал об этом – подслушал какой‑нибудь разговор, заметил что‑нибудь подозрительное во время ростовской экскурсии, ну или даже подглядел за самим преступлением. Я вспомнил подробность из дела Саши: в конце девяностых его семья переехала из города в Москву, однако пять лет назад молодой человек бросил все дела в столице и вернулся в Терпилов. Что если он приехал, чтобы мстить убийце девочки? Эта версия вполне сочеталась с его романтичным и порывистым характеров.

– Да нет, – одёрнул я себя. – Это слишком уж фантастично. Быть может, он романтик, но не персонаж же cентиментального болливудского фильма? Может, в детстве он и планировал подобную месть, но, повзрослев, давно нашёл бы легальные способы наказать Королёва…

Не объясняла эта версия и убийств Обухова и Пахомова. Зачем Саше нужно было нападать на них? Только для того, чтобы скрыть настоящие мотивы убийства Королёва, замаскировав его под политическую акцию? А не проще было просто зарезать учителя ночью в подъезде? Подобным преступлением на Шабалова никого не удивишь. Максимум что сделали бы оперативники – опросили бы местных наркоманов, а уж копаться в прошлом учителя, искать его связь с преступлением пятнадцатилетней давности они не стали бы ни за что.

Но даже если прежние нападения совершены для отвлечения внимания от одного, главного убийства, то почему жертвы выбраны таким странным образом? Предположим, смерть Обухова ещё с натяжкой можно понять – судья к собственной безопасности относился спустя рукава. Но вот смерть Пахомова уже вызывала вопросы – тот жил в настоящей крепости под круглосуточной охраной двух десятков головорезов, вооружённых до зубов. Не вписывалась в картину и кража фотографии…

Второе моё сомнение относилось к самому возвращению Саши в Терпилов. Предположим, он приехал, чтобы отомстить преступникам. Но произошло‑то это не месяц и не полгода назад, с тех пор минуло два года. Почему же он не начал убивать раньше? Выжидал удобного момента, собирал информацию, изучал местность? Да, но на это нужна неделя, от силы – пара месяцев. Тут же целых четыре года – срок огромный, даже для преступника‑дилетанта… Может быть, у Саши были здесь ещё какие‑то дела? Но что могло держать молодого человека, имеющего московское жильё, в бедном захолустном городишке?

Были у меня и некоторые личные, психологические сомнения. Я никак не мог поверить в то, что Саша, наивный, откровенный Саша, с его гуманистическими убеждениями, с доходящей до странности самоотверженной заботой о каждом бедолаге, попадавшемся на пути, способен на жестокое убийство. Я возражал себе, что в этом нет ничего нового, и что в революционерах всех времён стремление к справедливости и гуманизму зачастую уживались с дикой, переходящей все границы маниакальной жестокостью.

– Хорошо, пусть будет так, – отвечал неутомимый внутренний голос. – Но должна же была эта черта хоть как‑то отразиться на Саше? Если он и не пытал никого сам, то всё‑таки видел же, как это делают другие? Видел, как задыхающегося человека снова и снова бьют ногами, ломают ему кости, выдавливают глаза! Слышал крики и мольбы о пощаде, а затем – последние стоны умирающего, его предсмертные хрипы. И что же – молодого человека, идейного и впечатлительного, всё это никак не тронуло?

Я вспомнил как пятнадцать лет назад, в начале второй чеченской войны, ездил в командировку на базу внутренних войск в Ханкале, под Грозным. Помню, как поразили меня лица солдат, совсем мальчишек, только оказавшихся на войне, но уже успевших повидать смерть. В них была какая‑то ошарашенность, отчаянная пустота, смешанная с желанием забыться. Или другое – тяжёлая решимость мстить, крепко сжимавшая губы, мрачно блестевшая во взгляде… На ночь нашу журналистскую группу оставили ночевать в солдатской палатке, и я то и дело просыпался от воплей солдат, которым снились кошмары.