Возвращение в Терпилов

Вернувшись в деревню, я осторожно попытался дознаться у местных о том, где были мои коллеги, пока я отсутствовал. Но толковых ответов не получил – у колхозников сегодня хватало своих забот, и за приезжими никто специально не следил. Я узнал только, что Саша ходил в какой‑то старый коровник с председателем, а Францев сидел в деревенской чайной. Председатель несколько раз возвращался в деревню по делам, и, вероятно, в это время у Саши была возможность отлучиться. В то же время никто из жителей не видел, чтобы из чайной уходил Францев, но хозяйка заведения сама несколько раз оставляла рабочее место…

Дожидаясь своих спутников, я ещё немного посидел в машине, а затем вышел, и от скуки принялся бродить по двору перед сельсоветом. На пути мне попался пень, тот самый, что выкинул из дровяной кучи Францев, ища свою зажигалку. Я с силой дёрнул за толстый, похожий на щупальце осьминога корень. Пень не шевельнулся. Я попробовал ещё – бесполезно. Только всей массой тела навалившись на корягу, я смог, наконец, немного сдвинуть её с места…

Первым к машине вернулся Саша, мрачный как туча. Ни слова не сказав, он сел на водительское сиденье и на экране фотоаппарата начал просматривать сделанные в деревне снимки.

– Что случилось? – спросил я.

– Да так, ничего… – не оборачиваясь, хмуро отозвался молодой человек. – Бардак и бесхозность случились. Всё развалено, сгнило, уничтожено. А, главное, детей жалко. Председатель водил в одно семейство – Алтуфьевы. Мать одна хозяйство ведёт. Две девочки, оборванные совсем, жалкие. Я им купил кубики копеечные в ларьке здешнем, так они просто визжали от радости – никаких‑то игрушек нет у них… Как можно так вообще! Ведь то – кормильцы наши, соль земли! Позор наш всеобщий, что в России с её нефтяными миллиардами возможна такая нищета! А как подумаешь, что она для того, чтобы кучка гнид в золоте блаженствовала – вообще кулаки сжимаются!

– Надо бы как-нибудь помочь семье, – перевёл на практический тон я.

– Да, я взял контакты у них, попробуем придумать что-нибудь, – хмуро отозвался Саша. – Хоть на холодильник им соберём. Трудно, конечно, но… Вот чёрт! – прервался он, глянув в окно.

– Что такое? Где? – обернулся я.

– Да вон! – распахнув дверь машины, в указательном жесте вскинул Саша руку. Нашим глазам предстала странная картина. Возле покосившейся зелёной избушки в сотне метров от нас по улице сгущалась толпа. В центре её отчаянно рыдала полная женщина лет пятидесяти, с распущенными волосами, в линялом домашнем халате и комнатных тапочках на босу ногу.

– Говорит – молока хочу, ну я и ушла вон – к Маше! – подойдя ближе, расслышали мы её захлёбывающуюся, прерывистую речь. – Возвращаюсь, а он – висит! Подтянул к балке ремень, да и… Я и так, и эдак, и за ноги его поддерживала, и… Но и не дышит уже! Господи, господи, за что нам это! Что я, как я теперь с детьми?

– Что случилось? – дёрнул Саша за рукав Фомичёва, оказавшегося рядом с нами в толпе.

– Что случилось! Повесился человек! – блестя глазами, выпалил агроном громким, звенящим ненавистью голосом. – У Федотовых же кроме земли не было ничего, и как узнал он, что, ну… отбирают, так и не выдержали нервы. Какие же твари, какие сволочи! – с вызовом произнёс он, видимо, желая выплеснуться на людях. Его реплика, однако, потонула в общем гомоне, уже поднявшемся вокруг новоявленной вдовы. Люди наперебой успокаивали её, предлагали помощь, жалостливыми руками тянулись к плечам, гладили по волосам. Какая-то женщина в телогрейке и в сбившемся на бок синем ситцевом платке обнимала беднягу и всхлипывала вместе с ней.

– Сестра, – подсказал вполголоса Фомичёв. Дверь избы тем временем отворилась и трое колхозников вынесли на красном байковом одеяле тело покойного. Я вздрогнул, узнав мужчину, ссорившегося с адвокатом на собрании. Это был человек лет пятидесяти, крепкого, несколько суховатого сложения, одетый в чёрный шерстяной свитер и тренировочные штаны, растянутые на коленях. На иссиня-багровой шее его так отчётливо выделялась белая полоса, что, казалась, она светится. Лицо покойника походило на маску – с тёмно-пергаментной кожей странно контрастировали закатившиеся, жёлтые как переваренное яйцо белки. Его рот скривился в мучительном оскале, на посиневших губах выступала обильная пена.

Толпа ввиду трупа затихла. Кто-то вполголоса ворчал ругательства, кто-то поспешно и испуганно крестился. Когда Федотова проносили мимо нас, Фомичёв знаком задержал идущих, решительно выступил вперёд и осторожным, ласковым движением большой мозолистой ладони закрыл мертвецу глаза.

– Куда его теперь? – спросил рядом надтреснутый женский голос.

– Обмывать в клуб понесли, – сдавленно отозвался кто-то.

Когда скорбная процессия скрылась из виду, разговоры возобновились, но плачущие и сочувственные интонации заменились озлобленно-угрюмыми.

– Игорь, ключи у вас? Я пойду к машине, фотик возьму, – шепнул мне Саша, – надо снять всё это.

– Пошли вместе, – отозвался я.