Станция Федоскино оказалась более цивилизованной, нежели Синеозерка. Вместо приподнятой платформы был плоский, вровень с землей перрон, огороженный деревянным забором, над коим нависали кусты сирени и барбариса. За ними виднелся одноэтажный вокзальчик с выдающейся вперед пристройкой. На самом перроне в подозрительной близости от рыжих, старых рельсов находились две лавочки. Каждая состояла из трех вбитых в землю круглых пеньков, на которых лежала доска. За всем этим зорко наблюдали свысока фонари на худосочных железных столбах.
— У меня тут дом, — сказал Щербин. Сквозь свитер у него просвечивала рубаха.
Но пошли к окраине, в лес. Когда ехали сюда, Коля видел в окно просторный сосновый лес, растущий на круглых горах. Вот сюда и пришли оба писателя. В буераках между холмами лежали поперек бревна, росли усыпанные ягодами кусты. Потом уж горбы стали пониже, и сосны тоже. Щербин и Ноликов шли, шаря впереди руками — отодвигая паутину. Жирные пауки-крестовики заранее убегали. Во мшистых, зеленых ложбинах краснели мухоморы, с пятнышками на шляпках. От них в голову шел неуловимый дурман.
Щербин наклонился, сорвал мухомор и протянул Коле:
— Съешь-ка.
— Как? Зачем? Он ядовитый!
Щербин спросил презрительно:
— Кто тебе сказал?
— Все знают.
— Ты ни одного человека не видел, кто бы ел мухоморы. Люди боятся красоты. Я тебе скажу, что я ем мухоморы, вот так, сырые, уже не один год. И как видишь, я до сих пор жив. Ешь.
— Я не умру? — Коля взял из рук Щербина гриб.
— Нет. Смотри на меня, — Щербин вытащил из мха второй мухомор и начал его кушать. Коля откусил от своего меньшую половину шляпки. Никакой, чуть сладковатый вкус. Доел остальное.
— Ну как? — спросил Щербин.
— Пока живой, — ответил Коля и сунул в рот остатки ножки.
— Теперь посидим.
В самом деле, Коле надо было сесть — вот здесь, прямо на мягкий такой мох, и смотреть вниз. Подкатила тошнота, а рот наполнился слюной. Коля сосредоточился на мхе и повторял:
— Вот же влип.
Внутри мха происходила насекомая жизнь. Громадные черные муравьи несли белые крупинки и совещались усами. Медленно полз слизняк. Почти на глазах поднимал липкую головку масленок. Гриб пошел!
— Здесь много маслят, — сказал Коля.
— Наверное, — отозвался Щербаков.
Поднялись и отправились дальше, где сосны росли вокруг вогнутых участков земли — будто в древние времена бросали сюда громадные стальные шары и они продавили грунт. Должно быть весной тут собирается вода. Эти округлые ложбины устилал мох и перегораживали упавшие, черные стволы деревьев, готовые треснуть в длинные щепы и рассыпаться трухой.
Щербаков бил по стволам палкой впереди себя — отпугивал змей — и рассказывал, что почва тут особо минеральная. Поэтому всё, что лежит под землей, выталкивается наружу. В одной выемке, прямо из хвои и кучерявого мха торчал под углом черный гроб. На четверть. Как тонувщий кверху носом корабль. После дождя гробы лезут из-под земли. Щербин подбежал к гробу, обхватил руками и стал тащить наверх.
— Помогай!
Совместными усилиями вытащили и положили тут же. Гроб был облеплен черной землей.
— Вон еще один! — Щербин указал рукой. Метрах в пятнадцати торчал другой гроб, побогаче — коричневый, полированный. Коля хотел подбежать туда, но Щербин его удержал:
— Зачем нам? Этого хватит.
Достал из рюкзака клеенку, расстелил. Открыли крышку, а там покойник в костюме, бледный мужчина, брюнет средних лет. Влажный. Сыро-то под землей, сыро. Взяли, переложили его на клеенку, завернули и понесли к деревне. Коля за ноги держал, Щербин за голову. Тяжелый!
На окраине Федоскина была изба Щербина. Туда занесли они мертвеца, на кухню. Щербин вынул из шкафа тазы, ножи и пилы:
— Сейчас подготовим и будем мариновать.
До вечера провозились. Нарезали покойника на части, зафуговали в банки, залили горячим маринадом, а остатки вынесли и закопали на огороде. У Щербина между картошкой был пустой пятачок — вот там и закопали.
— Ну, на зиму хватит! — сказал Щербин. Оба устали и решили возвращаться в Княжие Бары завтра, а заночевать тут. Допоздна играли в карты, потом Коля спал на старой нетопленной печи, а Щербаков что-то писал при свете полной луны.
Последующая неделя прошла в грибном угаре. Писатели выздоровели и каждый день ездили в лес. Еще в Княжих Барах, на перроне, глаза каждого литератора обращались долу и жадно выискивали грибы среди серой плоскости асфальта. В лесу двигались медленно, напряженно. Щербаков избегал компании — он вообще не появлялся с остальными. Вероятно, ездил в Федоскино, но Колю больше не звал. "Даст к зиме хоть одну баночку или нет?" — помышлял Коля.
К вечеру, запоздно, в потемках возвращались в столицу с кульками и рюкзаками, в паутине, с исцарапанными руками. Саму грибную охоту Ноликов вспоминал с трудом, отрывками. Пык к Чукину пристает с ножом к горлу:
— Скажи заповедное место!
Покраснел Чукин весь, челюсти до дрожи шейной сжал, а не говорит. А вот Пык, довольно срезая боровик, приговаривает:
— Где один, там и другой. Великая мудрость.