Возвышение Коли Ноликова

— Что тебе в моих словах? — говорил Архитектор, — Мои слова как дым из трубы. Посмотри — у самого горла трубы он едок и вонюч, он сконцентрирован невыносимо, но отлетая дальше, на расстоянии становится широк и красив, превращается в облака.

Просвещал он Ноликова и так:

— Все цивилизации сосуществуют на планете одновременно. Старые цивилизации отмирают. Раньше была цивилизация динозавров. Теперь людей. Когда люди уйдут, миром будут править звери. А последней, самой совершенной цивилизацией, останутся насекомые.

С Архитектором Николай познакомился, когда искал заброшенное место для тайных встреч общества. Хотя Архитектор в этих встречах участия не принимал, его не сторонились. Со временем в один из подвалов Шабашки перенесли типографию для спешной печати, когда по каким-то причинам нельзя было пользоваться средствами Союза писателей.

— Я вынужден вести двойную жизнь, — признавался Николай, — Каждый день хожу по лезвию бритвы.

Именно Архитектор перевел личную борьбу против запрета грибников в борьбу с Главмашем. С введением самодержавия и возведением строений Главмаша началась яростная вырубка леса. Грибники препятствовали этому, устроив лесникам и лесорубам настоящую войну — не на живот, а на смерть. Зудели бензопилы, сверкали перочинные ножики. В лес посылались элитные отряды лесорубов — закованных в сверкающие латы, с двуручными топорами. Лесорубы шутили — одним лезвием рублю дерево, другим грибника. Но грибники освоили приемы партизанской войны, умело прятались и перемещались даже под покровом из листьев или хвои, не брезговали нападать по много на одного. Эти особые, боевые грибники руководились тайным обществом из Союза писателей.

Противостояние понемногу шло на спад — Главмашу требовалось меньше древесины — она заменялась новопроизводимым гневматом, а желающих пополнять ряды лесников становилось всё меньше. Наконец грибников — и боевых, и обыкновенных объявили вне закона, но и лес оставили в покое.

Угнетаемые и преследуемые, грибники продолжали редкую теперь борьбу с лесниками, пока Архитектор не сказал Ноликову:

— А ведь до царя вашему грибному брату была свобода!

Стало быть, виноват царь, а царь и Главмаш — одно и то же. Уничтожь царя — сгинет Главмаш. И явилось понимание, новая цель. Переворот общественного строя.

2

— Вижу, ты человек к лесам привычный, — сказал Горемысл. Сидели на бревнах, у костра — он и Ноликов, откинувший капюшон. Сырые дрова горели плохо, дымили.

— Есть такое, — ответил Николай.

— Куда идешь?

— Пока что — куда ты, туда и я. Вдвоем сподручней.

Горемысл опустил голову и, помедлив, родил мысль:

— Ищут стало быть одного, а двое будут не так заметны. А кто ищет-то?

Настал черед Ноликова задержать ответ. Помнил он сторожа с высунутым языком, натуженное его лицо, как шарик раздувающееся из Горемысловой хватки, и отчетливый хруст шейных позвонков. Ноликов бросил в огонь травинку — она потемнела, взявшись пламенем, разом согнулась и сгинула.

— Ну так что? — Горемысл ждал.

— Человек ты дикий, живешь в лесах. Как думаешь о Главмаше?

— А почему я в лесах обретаюсь? Да не только я. Есть еще люди.

— На них можно опереться?

— А я тебе их покажу.

— А кто они?

— Тут километрах в двадцати на север есть коммуна, правил строгих, занимаются сельским хозяйством, всё у них своё. А еще глубже — иноческий скит потаённый.

— А про повстанческий лагерь грибников ничего не слыхал? — Ноликов пошел напрямик.

— Видел издали. Целый город! И не подступишься. Сверху не видно, со стороны тоже — бурелом, туда только тропками пройти.

— Как же ты мог видеть издали?

Горемысл шею почесал и ответил:

— Был я у них в гостях, даже относил в город записки. Пробовал их прочитать, но там закорючки одни.

— А зачем читал?

— Дак ведь любопытно!

— И что о них думаешь, о грибниках?

— Что сказать? Прячутся, а в открытую надо. И поскорее. Опять же — расход такой идет, столько людей кормятся, откуда деньги на их содержание?

— Откуда — из Союза писателей.

Горемысл посмотрел на него внимательно. Ноликов продолжил:

— Вся эта сила копится в лесу до поры до времени, но нужного момента, когда ею, силой, можно будет, как кулаком, нанести точный удар!

— Царя сшибить?

— Его. Он стоит у руля Главмаша.

— Откуда знаешь?

— А как же иначе?

— Погоди, отведу тебя к людям, они кое-чего расскажут.

— А чего?

— Погоди.

Отправились дальше. Уже вечереть начало, в лесу очень потемнело, несмотря на березняк, росший на мшистых горбах. В ложбинах голубел пастилой обиженный снег. Шли так, чтобы не пересекать дороги. Хотелось до ночи успеть в коммуну. Горемысл вёл по видимым одному ему тропам, ловко перебегая овраги, перешагивая деревья. Ежели его побрить, сбросил бы годков двадцать. Шагая, он гундел себе под нос, рассуждая вслух путаные вещи. Пахло от него звериной норой.

Наконец добрались они до поляны, обступленной соснами. Тут были деревянные дома, а за ними грязью темнело поле, сжатое с обеих сторон деревьями и уходящее куда-то далеко. В домах уже горел свет. В промежутках между избами тихо и пусто. К стенам приколочены вывески, коих в сумерках не разглядеть.