Впереди дальняя дорога

Ясно. В его глазах я был полным ничтожеством, подонком. Оскорбленный за дочь, он не щадил меня.

— Бейте,— сказал я.— Меня это не трогает. Но знайте — жизнь Тони — это моя жизнь. Сможете в этом убедиться.

— А!..— с отвращением отмахнулся Константин Григорьевич. — Слова, слова, слова... Пустые слова...

Он сцепил пальцы обеих рук и наклонился ко мне. Глаза его смотрели на меня в упор.

— Пойми мою тревогу. Слишком много горького пришлось узнать Тоне. Не пожелаю такой жизни никому. Вся ее душа исполосована. Как ты этого не видишь? Зачем ей еще и новое испытание?

— Почему испытание? Радость...

— Не перебивай! — прикрикнул он. — Что между вами может быть серьезного? Подумай!.. Учитываешь, что она старше тебя? Во всем старше... Не только по возрасту, по опыту жизни... Слышал, конечно, что у нее было. Она ведь только начинает приходить в себя. Зачем же ты поднял на нее руку? Как решился? У тебя даже жалости нет. Или не привыкать к такому?

— Вы меня оскорбляете.

— Какой нежный! Оскорбись!.. Мою боль понять можешь? Мне страшно за нее.

— Не дам повода.

— И опять пустые слова. Не дашь,— он горько усмехнулся.— У нее и так хватает славы в Крутогорске. Теперь ты ей новой прибавишь. Может, и прибавил...

Я, наверное, побледнел.

— Что? — удовлетворенно спросил Константин Григорьевич.— Ну, что меняешься в лице? Этого не учел? Тебе твоя любовь, может, утеха. А ведь есть репутация женщины. Ее надо оберегать.

— Все сделаю для этого.

Он только болезненно поморщился.

— Сделаешь, сделаешь... Я привык ко всему, насмотрелся... Всякое бывает. В конце концов, и на ваши отношения закрою глаза. Ну, уж так случилось... Примирюсь... Сейчас мне трудно...— И он полузакрыл глаза. Я молчал. Потом тихо дотронулся до его колена.

— Константин Григорьевич! — Он открыл глаза, и устало посмотрел на меня.— Поверьте, вы заблуждаетесь.

— Не надо...— остановил меня Константин Григорьевич. Прошу тебя сейчас об одном. Не открывайтесь. Не афишируйте, коли у вас так сложилось. Если не только блуд, а серьезно, как говоришь... тогда проверьте друг друга. Время для этого надо.

— Нам не нужна проверка.

— Как тебе все ясно! — рассердился он.— Ты понимаешь, что такое брак, семья? Даю разумный совет. А он его принять не может. Герой!..

Помолчи лучше...

Мы отчужденно замолчали.

Электричка приближалась к Крутогорску. Пассажиры начали готовиться к выходу. Поднялись и мы.

— Откровенно скажу: не такого хотел для Тони,— вернулся Константин Григорьевич к нашему разговору.— Молод ты для нее. Но что тут поделаешь... Об одном тебя прошу. Побереги ты Тоню. Не будь скотом.

Электричка остановилась у вокзала. Мы вышли на платформу.

— Будь здоров! — подчеркнуто сухо сказал Константин Григорьевич и свернул куда-то в сторону.

Мне еще предстояла трудная встреча со своими.

Может, даже хорошо, что сегодня открылись глаза Константина Григорьевича. Мы никогда не говорили с Тоней о будущем. Мы были поглощены настоящим. Теперь все надо решать. Теперь обязательно все надо решить.

22

Отец сидел на скамейке перед домом и возился с бачком аппарата для опыления кустов и деревьев. Молча, кивнув на приветствие, он хмуро взглянул на меня, пожевал безмолвно губами и, сбросив пластиковый передник, прошел за мной в комнату.

Я напряженно ждал, что он мне скажет. Отец же надеялся, что разговор первым начну я.

— Что же молчишь? — не выдержал отец.

— Жду, какие будут ко мне вопросы.

— Не стыдно? — мрачно сказал отец. В распутство пошел? Чем воспользовался? Одиночеством молодой женщины. Ну, Гришка!.. И можешь еще в глаза смотреть? Вот чему тебя солдатская служба научила... Потаскуном стал. Как же ты теперь на Костю взглянешь, как говорить с ним будешь? Ведь отец он ей. Только-только у них все стало налаживаться... Стыд у тебя имеется?

Я дал выговориться отцу.

— Напрасно ты волнуешься, — спокойно сказал я.— Константин Григорьевич все знает. Сейчас, даже вместе приехали.

— Что все? — он изумленно смотрел на меня.

— О моих отношениях с Тоней.

— Да...— отец растерялся.— Конечно, порадовался...

— Угадал,— сказал я, начиная злиться.

— Ты со мной так не разговаривай... Щенок! — взорвался отец.— Начал с тобой по-хорошему, а кончить можем по-плохому. По ресторанам начал Антонину водить, ночами по улицам таскаешься, ночевки у нее устраиваешь...

Он задохнулся, перечислив мои «грехи». Известно обо всех встречах с Тоней. Каждый шаг зарегистрирован. Вот он, наш городской аквариум! Беспроволочный телеграф действовал великолепно.

— Зачем ты ей жить мешаешь? — продолжал отец.— Тебе только забава, похоть свою тешишь. А женщине, может, жизнь заново калечишь. В подлецы пошел? Что набычился?.. Как ты у меня таким вырос...— горестно заключил он.

Надо было его успокоить. Я положил руки на плечи отца. Он переступил с ноги на ногу.

— Успокойся... Наговорил же ты...— сказал я.— Не калечу я Тонину жизнь. Честно! Не лгу тебе!

— Тогда зачем воровски держитесь? — сразу смягчился отец.— Честные люди по-за углами не прячутся. Пусть войдет в наш дом. Тогда все пойму.

— Так и будет.

— А дальше? Что дальше? Думали об этом, бедовые головы? — спохватился отец.

— Как у всех.