Впереди дальняя дорога

Татьяна Васильевна, жена Голубева, вышла к нам с огорода, с пучком зелени в руках. Невысокого роста, с карими глазами, несколько полная, выглядела она моложаво. Заговорила с нами просто и приветливо, словно мы у них не впервые в гостях. Ее отец оказался высоким, сухощавым, еще бодрым. Полный рот зубов, которые часто обнажались в улыбке, черные, с чуть заметной сединкой волосы. Зато совершенно седая жена, с живыми, в паутинке морщин глазами, добродушная и хлопотливая, классическая бабушка. Трое сыновей только поздоровались с нами и сразу же удрали по каким-то своим делам.

С первой же минуты нам обоим стало хорошо и легко в доме Голубевых.

Нас усадили за стол, и мы долго не выходили из-за него. Угостили окрошкой, жареной рыбой. Водки не было, пили фруктовые домашние наливки из садовых ягод.

Потом мы сидели на улице, смотрели на закат солнца. Пахнуло озерной сыростью, от леса тянуло смолистым запахом.

На ночь умывались в озере с мостков. Мальчишки долго и весел возились, подымая брызги. Мне нравилось, что за весь вечер их ни раз не одернули, да они и не переступали каких-то границ своеволия.

Тоня ушла в дом, мы с Голубевым остались на скамейке.

— Ну, как? Нравится у нас? — спросил Голубев.

— Даже и не ожидал такого.

— Люблю это место,— сказал Голубев.— Раза два ездил в отпуск на юг, и решил, что лучше проводить его тут. Да и с ребятами хочется побыть хоть месяц вместе. Вон, какие растут орлы! — с гордостью добавил он, прислушиваясь к их возне.

— Постелем вам на чердаке? — полувопросительно сказал он.

— Не возражаю,— ответил я, довольный таким решением хозяев.— Можно нам побродить? Что-то спать, пока не тянет.

— Конечно... Вернетесь, по лесенке подниметесь. Все там будет готово.

Мы пошли с Тоней вдоль берега, и потом долго сидели на крутом сухом склоне среди камней под соснами.

Почти слово в слово я пересказал ей разговор с Константином Григорьевичем, с отцом, с Ленкой и Борисом. Умолчал только о Катином совете.

Отношение Тони было неожиданным.

— Ну и влип ты со своим романом,— сказала она и беспечно рассмеялась.— Наверное, расстроился... Смешной...— Она потрепала меня по волосам и тихо сказала: — Ведь для меня важно только твое чувство. И, конечно, свое,— добавила она.— Думала обо всем. До головной боли. Верю, что любишь... Борис,— прости меня, ведь он тебе брат,— порядочный пошляк и мерзавец. А на Лену не сердись. Еще девочка, станет женщиной — будет больше понимать. Не придавай сейчас значения ее словам. Не сердись... Хорошо? Будь выше.

Тоня все поставила на место. Сняла все мои тревоги. Я легко вздохнул.

Теперь я мог сказать о своем решении, которое зрело во мне с того часа, когда в комнате Тони появился Константин Григорьевич. Все отчетливее я понимал, что мне без Тони нельзя, кратковременные разлуки становились все мучительнее. Я хотел всегда быть рядом с ней. Зачем нам жизнь порознь?

Я придвинулся к ней ближе, обнял ее за талию и шепнул на ухо:

— Тоня! Я переберусь к тебе. Позволишь?

— В мою конуру? — удивилась она.— Зачем тебе это нужно?

— Все станет ясно. Я всегда буду с тобой.

— Ты уверен, что станет ясно? Так в себе уверен? А я вот не особенно уверена.

— Сказать еще раз — люблю тебя?

— Любишь... Но чего же тебе сейчас не хватает? Может, тебе нужна и регистрация? Станешь больше любить и уважать законную жену? Милый, не делай глупостей... Какое житье в моей конуре.— Она поцеловала меня, утешая.— Если будешь настаивать, пойду регистрироваться. Развод оформлен, паспорт у меня чистый. Имею право на новый брак. Но зачем нам торопиться? Оставь пока все, как оно есть.

В этих ее словах я видел влияние Константина Григорьевича.

— Повторяешь слова отца?

— Он правильно советует.

— Будем с тобой в подполье? Любовь тайком?

Она пристально посмотрела на меня.

— Тебя щадила. Думала, испугаешься. Только потому и скрывалась. Голову от счастья потеряла, дурой стала. Если не боишься толков, буду приезжать в Крутогорск. Пусть смотрят,— с вызовом сказала она.

— А Константин Григорьевич?

— Его не опасайся. Все понял... Поймут ли твои? — с горечью добавила она.

— Отец — да. Ленку переломлю. В тете Наде не сомневаюсь. А Борис не в счет.

— Видишь, как все хорошо улаживается. И в конуру тебе не надо перебираться.

Я крепко обнял Тоню, и мы упали на траву.

— Не озорничай, Витязев! — прикрикнула Тоня.— Веди себя прилично.

Я смотрел в ее милые, налитые густой синевой глаза, целовал лицо, ласкал волосы, и все не мог насладиться чувством полной с ней близости. Она обняла меня и прижалась лицом к груди.

Тишина вокруг нас стояла такая, что мы слышали, как шишки, срываясь, с мягким стуком ударяются о землю. Какой-то зверек, топая лапками, прошел почти рядом. Все замерло, все застыло в ночном покое.

Потом, в полном мраке, обходя большие валуны, берегом мы вернулись к спящему дому и по приставной лестнице поднялись на чердак сарая, где нам на сене приготовили постели. Стараясь не шуметь, сдерживая, как назло, разбиравший нас смех, мы улеглись, и быстро заснули.