Впереди дальняя дорога

И вдруг зазвучал сильный голос Ленки. Пела будто не она, сидевшая напротив меня сестренка, поставив острые локти на стол и склонив пушистую голову, а совсем другой человек. Пела она старинный русский романс. Ее голос наполнял комнату, разливался по ней, а Ленка слушала его и тихонько шевелила губами. Удивительно, но в голосе Ленки была какая-то мудрая страсть, обыкновенные слова приобрели щемящую выразительность. Меня они просто били по сердцу. Все, казалось, забыли о праздничном ужине и слушали. Я видел, как отец украдкой вытер слезу. Опустил бритую голову Константин Григорьевич. Тетя Надя пристально всматривалась в Ленку. О чем-то задумался и Борис. Тоня глядела через окно куда-то вдаль. А я, как всегда, не верил, что так хорошо может петь моя сестра, с которой я недавно смертельно поссорился.

В последнем любовном признании затих голос Ленки.

Все задвигались, зашумели. Только Ленка сидела, потупив глаза, неподвижная.

Но тут опять заговорил вроде больше и ненужный магнитофонный голос Павлика.

- ТЕПЕРЬ ДАВАЙТЕ ВСЕ ДРУЖНО СПОЕМ. ПРОШУ ВСЕХ ПОДТЯГИВАТЬ! НАЧАЛИ... РАЗ!.. ДВА!..

ВЫПЬЕМ МЫ ЗА НАДЮ, НАДЮ ДОРОГУЮ,

А ПОКА НЕ ВЫПЬЕМ, НЕ НАЛЬЕМ ДРУГУЮ...

Павлик вышел на середину комнаты и громко продолжил:

Выпьем мы за Надю, Надю дорогую...

Все мы дружно подхватили величание. С бокалами подходили к тете Наде и чокались с ней. Первой к ней кинулась Ленка. Тетя Надя обхватила Ленку и крепко расцеловала. Павлика тетя Надя поцеловала в лоб и он, негодяй, победоносно оглянулся на меня.

Вечер пошел так, как и должно в доме Витязевых, Мирно и весело.

Уж не помню, сколько раз и с кем я чокался, какие кому говорил слова. Шутки летели с одного конца стола на другой, как мячики при игре в пинг-понг.

Николай Иванович весь вечер открыто держался возле тети Нади, как самый близкий ей человек, открыто ухаживал за ней. Это все заметили. Значит что-то, в ту лесную встречу, между ними решилось.

Я столкнулся с Ленкой и крепко схватил ее за руку.

— Можешь быть чуточку любезнее с Тоней?

Она высокомерно вздернула голову.

— Отстань!..— и умчалась.

Ленка встретила сегодня Тоню холодно. Весь вечер держалась так, словно не видела ее. Все остальные приняли Тоню в свой круг. Она была то с Катей, то с тетей Надей. И этот холодный Ленкин прием тревожил меня.

Несколько минут мы посидели с Тоней рядом.

— Тебе хорошо? — спросил я Тоню.— Не жалеешь, что пришла?

— В первые минуты жалела. Сейчас — нет. Ступай ко всем, — посоветовала Тоня.

Борис громко разговаривал с Константином Григорьевичем. Я подошел к ним поближе.

— Зачем нам нужен космос? — возбужденно говорил Борис.— У нас и на земле много всякого дела. На Луну мечтаем лететь, а земные дела не можем устроить.

— Какие? — прищурился Константин Григорьевич.

— Многие... Например, в деревне. Запутали мужика, отняли у него любовь к земле. Страна получает хлеба все меньше и меньше. Молодые бегут из деревни в города. Кому там работать?

— Тебя это с какой стороны трогает? — в голосе Константина Григорьевича была явная ирония.

— Мы воспитаны так, что за все в ответе. Нас все тревожит. Мы не можем равнодушно смотреть на безобразия.

— Похвально... Только не верится... А насчет космоса — может практически сейчас нам это не очень нужно. Но людям будущего космос нужен. Каждое поколение живет не только для себя, но работает и на будущее. Не будь такого — пришла бы смерть цивилизации. Движение не может остановиться. Вот почему мы лезем в космос.

В углу послышались звуки гитары. Там собрались Павлик, Ленка и Катя. На гитаре играл Павлик.

Они запели шуточную песенку. Возбужденные веселые лица, в глазах прыгают чертенята.

Борис, сидевший в одиночестве, поднялся и перешел к поющим. Он, включаясь в пение, обнял за плечи Ленку и Катю. Ленка только оглянулась, а Катя отодвинулась.

— Молодцы! Весело поете...— громко воскликнул Константин Григорьевич.

Борис отошел от поющих, пересел к тете Наде, и они начали о чем-то разговор, сразу заспорив. Николай Иванович не принимал в нем участия, только вслушивался. Я, хоть хмель и ударил в голову, все же не мог освободиться от чувства неприязни к брату. Меня даже не трогало то, что тетя Надя весь вечер так пренебрежительна к нему. Мы же с Борисом не перекинулись и десятком слов.

Начались танцы. Я протанцевал с Тоней, потом с Катей. Кавалеров на всех не хватало.

Но все-таки постепенно накапливалось и сгущалось на этом вечере ощущение какого-то неблагополучия. Шло оно от тети Нади и Бориса. Сначала даже мы, близкие им люди,— я, отец, Ленка,— старались не замечать, бессознательно отмахивались от него, надеясь, видно, что оно пройдет, рассеется. Однако оно не проходило, а росло, охватывая все больший круг людей.

То один, то другой тревожно взглядывал в сторону тети Нади и Бориса, и общее веселье постепенно таяло.

Смолкла музыка. Кто-то хотел поставить новую пластинку, но воздержался.

Тетя Надя сидела у маленького стола и нервно разглаживала какие-то листы.