Враги креста

«Меоническая бездна… не есть ни Творец, ни творение…, не есть бытие, сосуществующее бытию Божьему», уверяет Бердяев. И тут же утверждает, будто «из божественного ничто, или из Ungrund, рождается св.Троица, Бог-Творец». Но в таком случае не св.Троица, а бездна является порождающим началом, и она – Бог!

Или Ungrund ‒ это не только меон, но и положительная бездна внутри Бога? Поистине бездна бездну призывает голосом бердяевских страниц.

«Бог свободы – ничто», ‒ заявляет философ. И тут в его сознание контрабандой просачивается манихейский элемент³⁹, который он расценивает как метафизическое заблуждение, не лишенное, впрочем, нравственной подлинности.

«Ни мистический опыт, ни интеллектуальная интуиция не находят какого-либо доказательства «ничто», существующего независимо от Бога, Который лишь использовал его для сотворения мира», ‒ подчеркнул Н. Лосский. – «Учение Бердяева об Ungrund и о том, что воля тварей не сотворена Богом, не может рассматриваться как часть христианской философии»⁴⁰.

Нельзя третировать право Бердяева на свободное исследование, проверку, а также критику истин, предлагаемых догматическим бдением Церкви. Однако, если, по Бердяеву, Бог бессилен перед свободой, то и философ, по-видимому, никак не справится с собственной иррациональной свободой. Он «благовествует «то, чего нет в Евангелии.

Евангелие, ‒ по его понятиям, ‒ не хочет знать, что есть раса добрых, идущих в рай, и раса злых, идущих в ад! О расах в Новом Завете, действительно, нет речи, ибо во Христе нет ни эллина, ни иудея. Что же касается злых и добрых, то Господь наш Иисус Христос провел между ними четкую демаркационную линию (козлы и овцы, званные и избранные, последние и первые).

«Идея трасцендентального эгоизма, исключительной заботы о спасении своей души, которую выводят из аскетической литературы, есть сатаническая идея, сатаническая карикатура на христианство», – гремит болезненная совесть персоналиста, смазывая в благочестивой запальчивости то, что не сатана, а Христос учит: какая польза человеку приобрести весь мир, а душе своей повредить?

Медитации о спасении души кажутся Бердяеву «ложным духовным состоянием, небесным утилитаризмом». «Думать можно только об осуществлении высших ценностей жизни…, о Боге, а не о себе».

Но существует ли более высшая ценность жизни, чем душа человека? Логос – сверхценность. Размышляя о Боге, молясь Ему, человек размышляет и молится о спасении своей души. Ведь сам же Бердяев пишет о «должной, Богом назначенной любви человека к себе, как Божьей твари, любви в себе к образу и подобию Божьему». Нелюбовь к себе, по Бердяеву, превращает человека в расщеп, делает его вечно рефлектирующим существом, аккумулятором подпольных атавистических инстинктов. «Самые злобные… ‒ это люди, которые себя не любят».

Философ не хочет спасаться индивидуально, изолированно. Бердяев до того любит человека, что не желает примириться с тем, что сосед, с которым он пьет чай, может быть обречен на вечные муки в аду.

Эти самоварные сентименты высмеял бы персонаж «Записок из подполья» Достоевского – любимого писателя Бердяева. Литературный герой с ретроградной физиономией, как известно, за стакан свежего чая готов спустить весь мир в преисподнюю.

Проблема ада – ось бердяевской этики.

Душа экзистенциалиста разрывается от мучительных усилий разрешить ее. Философ рад отказаться от церковной доктрины о потусторонних страданиях, точно коммунист, стесняющийся в конце двадцатого века термина «диктатура пролетариата».

Ад претит аристократу Бердяеву как «вульгарно-простонародный» продукт. А рай, о котором он блаженно грезит, не того же происхождения?

Моралисту, очевидно, чудится, будто ад свисает с чрева церковной догматики, как острое, похожее на пилу, вымя капитолийской волчицы, изваянной этрусками.

Он помнит евангельскую притчу о плоде, который приносит семя, когда попадает на добрую почву, но забывает о дереве, которое срубают и бросают в огонь, если смоковница не плодоносит.

«Величайшее извращение этики, этики признанной очень возвышенной, было это отделение судьбы «добрых» от судьбы «злых», и этот окончательный суд «добрых» над «злыми».

Кого упрекает «существо недовольное самим собой и способное себя перерастать»?

Христа.

Ведь не кто иной как Христос разделил отца и сына, мать и дочь, сестер и братьев, и провозгласил: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его»!

Бердяев предпочитает не цитировать эти слова Спасителя, сказанные тем, кто не принимал Его учения. Вероятно, он считает, что данное выражение нужно понимать не буквально, а символически.

Рафинированная душа русского мыслителя вкупе с Оригеном скорбит, что Христос останется на кресте, и Голгофа будет продолжаться до тех пор, пока хоть один человек застрянет в аде. Персоналист игнорирует вечную истину: Христос обещает взять с Собой в рай лишь одного из двух разбойников, распятых с Ним.

Пустит ли Бердяев в рай бешеную собаку?

Бог как строитель ада выглядит, по его мнению, Тираном.