Враги креста

Почему, однако, трогательно-парадоксальную Нагорную проповедь следует применять только к земным врагам? Бог, наставлял Кьеркегор, злейший, смертельный враг человека.

Если Бог не желает подарить тебе радость, отчего твоя любовь к Нему не просит даровать тебе хотя бы Его боль? Любить Бога как врага – самое прекрасное в этом странном мире. Восстание против ада – бунт раба в морали.

«Сам Бог создает ад, что так и есть, если Бог наделил тварь свободой и предвидел результаты этой свободы», – возвращается философ к магистральному Ungrund, редуцируя свободу вновь не из глубины Бога, а из надоевшей меонической бездны, которая, внедряясь в душу человека, способна порождать странную, темную свободу, уготовляющую адскую жизнь.

Ад, по Бердяеву, может существовать только в душе, субъективно, психологически, временно, а не объективно, онтологически, не вечно.

Как же в таком случае толковать слова Христа: «И пойдут сии в муку вечную…»?

Философ ошибается, будто «мистическое и апофатическое богопознание не знает ада». Как раз многие мистики еще в земной жизни реально пережили его ледянящий ужас.

Воспевая апофатический метод как истинный критерий богопостижения, Бердяев наступает себе на пятки, когда утверждает «трагизм в жизни Божества»⁴¹. Спрашивается, куда исчезнет этот «трагизм», если будет, по желанию философа, истреблен ад?

Ни литургические тексты, ни патристика⁴², ни иконопись не отвергают «извращенную идею ада». Присутствует ли в них психологический «садизм»?⁴³

Отрицать ад все равно, что принимать в Библии только Новый Завет, отклоняя Ветхий. Но Христос пришел, чтобы исполнить закон.

Бердяев против перенесения на небо «принципов уголовного права». Но тогда оппортунист ада не должен переносить на небо и эстетические принципы райской утопии. Добро и зло коррелятивны. «Добро», согласно «опыту парадоксальной этики», возникло в тот момент, когда вспыхнуло зло, и оно падет с падением «зла». Понимая это, Бердяев тем не менее заявляет: «Рая не может быть при существовании ада». Так в рационализации эсхатологии загорается кошмарная «идея неизбежного всеобщего спасения».

«Один из голосов, звучащих в моей душе, говорит, что все обречены на ад, ибо все в большей или меньшей степени обрекают себя на ад. Но так предвидятся конечные судьбы без расчета на Христа. И другой голос говорит во мне, что все должны быть спасены», ‒ дублирует Бердяев «Столп и утверждение истины» П.Флоренского⁴⁴, ‒ книгу, которая вызывала у него раздражение из-за «стилизации Православия». Самым ценным в работе Флоренского Бердяев считает учение об антиномиях, но он словно забывает об антиномичности Евангелия и хотя постоянно говорит о диалектике, вылавливает из речей Спасителя только то, что вселяет надежду на всеобщее блаженство. При этом, несомненно, сознает, что освобождение человека от страха адских мук влечет за собой опошление жизни.

Терроризируя ад, гуманист допускает право на убийство человека человеком ради того, чтобы «убийства было меньше в мире, чтобы величайшие ценности были сохранены и утверждены»⁴⁵. Война в интересах защиты родины, духовного и культурного достояния может, по Бердяеву, сублимировать бойню в ценность, во имя которой жертвуют другими ценностями.

Куда отправит философ людей, умерщвленных ради высших ценностей?

Неужели в рай?

Можно ли уничтожить хоть одного человека ради того, чтобы уцелели другие?

Первосвященник Каиафа и иудейский синедрион убили Христа руками римлян. Столкнулись ли здесь различные ценности? Равноценны ли они?

Никакое убийство единичного лица не может быть искуплено сохранением тысяч других жизней или целой нации⁴⁶.

Прекрасны страницы, посвященные Бердяевым этике социальной обыденности, внешней и внутренней иерархии, критике христианской неправды и лицемерия, трагическому конфликту государства и личности, творчеству человека.

Но совсем облохмотились комплименты по адресу «гениальности» Бахофена, чье устарелое учение о матриархате Николай Александрович воспринимает с такой нежностью, будто перед ним Вечная Женственность.

Архаическая, первобытная эпоха человечества преподнесена Бахофеном как эра господства женщины, матери-земли, подземных хтонических богов.

В Библии нет нигде следов матриархата. Бог есть Бог Авраама, Исаака, Иакова, а не Сарры, Ревеки, Рахили. Даже, если наука сегодня ошибается, отрицая существование матриархата когда-либо на земле, почему я должен верить больше Бахофену, чем Библии? Почему Бердяев цепляется за Бахофена? Потому что доктрина Бахофена укладывается в схему Бердяева о борьбе личности с родом, коллективом, о преодолении женского начала мужским.