Врата небесные

– Я сообщил им секретный код. Таким образом солдаты тирана подстерегли конвой и захватили добычу.

– Гавейн, но для чего ты это сделал?

– Эти драгоценные таблички устанавливают отношения между положением звезд и поведением людей. Некоторые из них должны лишь еще раз подтвердить Месилиму, что ему не следует трогать царство Киш.

– Я не понимаю…

– Будущее – зеркало прошлого. Время не идет вперед, оно движется по кругу, все повторяется. Грядущее у нас за спиной.

– Я это знаю, но…

– В Кише тайно действует команда писцов. Они вообразили, что некогда была эпоха, похожая на нашу: соперничество, войны, незавершенные грандиозные работы, могучий властитель, соседствующий со скромной царицей. Их таблички показывают, что – согласно движению звезд – произойдет и чего можно избежать. Вот каким образом, действуя через Месилима, мы уже убедили Нимрода, что его уничтожит новый потоп, если он попытается осадить Киш.

– Так вы изготавливаете ложные таблички?

– Немного лжи для успеха, немного правды для надежности и много расчета для правдоподобия. Работает отменно.

Я восхищенно разинул рот. Кубаба умело разыгрывала выжившую из ума старуху, но не хуже молодых пользовалась нововведениями: едва появилась письменность, она ввела шифрованное письмо; едва усовершенствовали передачу информации, она освоилась с дезинформацией. Что до звездной науки, Кубабе было плевать на ее советы, зато она ловко манипулировала теми, кто этой науке доверял, в их числе Нимрод: она скармливала Месилиму ложные сведения, которые направляли его размышления в нужное ей русло. Какое изощренное руководство! Эта женщина решительно отличалась от правителей-мужчин. Те, как правило, стремились казаться сильными, она же выбрала ум, но не старалась им блеснуть, а притворялась то легкомысленной, то слабоумной и тем устраняла подозрения.

Видя мой восторг, Гавейн поделился со мной жизненной мудростью своей госпожи, которую та однажды ему открыла: «Выяви недостатки своего соперника и скрой свои достоинства».

Весь день мы провели вместе. Вечером мы встречались с Маэлем, и Гавейн пожелал, чтобы я увидел его в действии.

– В действии?

– Маэль оставил школу писцов. И вовремя! Он настолько превзошел педагогов знаниями и живостью ума, что безмерно их раздражал. С тех пор его ничто не сдерживает.

– У кого он работает?

– Самостоятельно.

– Как же он упражняет свое мастерство писца, если никто не поручает ему работу?

– Он придумал собственный метод.

Вечером мы зашли в таверну. Соседние улицы в дрожащем свете факелов были охвачены привычным здешним разгулом; толклись тут певцы и борцы, танцовщицы и акробаты, зеваки и пьяницы, тут сходились и расходились, миловались и обнимались, и все тонуло в запахе жареного миндаля и подгорелого жира. Таверна стояла чуть в стороне; была ли она средоточием этого шабаша или же ей удалось он него уберечься?

Роко как лазутчик просочился туда, замер и заскулил. Дернул мордой, указывая мне вглубь зала, и затанцевал.

В центре сидел юноша и что-то говорил обступившей его публике. Я узнал Маэля по глазам и длинным ресницам, сохранившим детскую пушистость, и по амулету, сделанному его отцом из кусочка вырезанной мною черепной кости ребенка; мальчик очень вытянулся; от Саула он унаследовал крепкую стать и широкие плечи, но полупрозрачная кожа излучала свет – его могучее телосложение служило лишь тому, чтобы склоняться над глиняными табличками, читать их или чертить на них письмена. На ногах намечались первые волоски, над губой появился легкий пушок. Выпуклое адамово яблоко ходило по тонкой шее вверх и вниз. Меня поразил солидный тембр голоса, так непохожий на прежний звонкий мальчишеский колокольчик. Фактуру тела я узнавал, хоть и не без труда, но незнакомый голос меня поразил.

Сидя на подмостках, Маэль читал лежащие перед ним таблички. Перебравшие пива мужчины и женщины могли бы повесничать, зевать, болтать или резаться в настольную игру, двигая фишки[70], но они жадно слушали оратора. Юнец, завороживший толпу взрослых!

Я прислушался.