Врата небесные

С сокольничим я познакомился на бавельском базаре три месяца назад. Он ничем не торговал, просто прогуливался с Фалько, возвещая зевакам, что его сокол охотится гораздо лучше, чем собака, после чего доказывал это, отпуская своего хищника, который незамедлительно высматривал голубку, впивался в нее когтями и приносил хозяину. Эта новинка завораживала. Чтобы отблагодарить сокольничего, зрители подносили ему еду; те, кто побогаче, просили его воспитать для них такого пернатого охотника. Я же мгновенно осознал, что птица успешно послужит мне в шпионских целях, если я смогу проникнуть в нее.

Завершив свой третий сеанс, я все еще пребывал в нерешительности: Нура? Или не Нура? Я наблюдал зрачками Фалько, но не приказывал его душе; всякий раз, когда сокол различал Нуру, он продолжал свой полет.

Я был почти убежден: Нура там! Я проникну туда, как только портной доставит мне мой маскарадный костюм.

На мгновение я задержал взгляд на движении лодок в канале. Одни, ведомые перевозчиком, спускались вниз по течению, другие, которые тащил бурлак, шли вспять. Чуть дальше принесшие плоды своих полей крестьяне перебирались через поток при помощи надутых шкур; порой это был простой личный поплавок, а иногда их соединяли камышами, чтобы построить плот для транспортировки более значительных грузов[39].

Когда я воротился в Сад Ки, Роко, Саул и Маэль радостно приветствовали меня. Они ненавидели Бавель, толпу, шум и толкотню. Забившись в пансион, как в нору, они не жили, а выживали и только и ждали моего возвращения – но Саул каждой ночью напивался все сильнее…

Маэль проявлял поразительную кротость и спокойствие. Тщедушный, даже болезненный, с тонкими, как веточки, руками и ногами, он был очень слаб, отказывался от безвкусной пищи, страдал от того, что не ощущал ни жары, ни холода, не чувствовал кончиками пальцев ни гладкого, ни шершавого – однако всегда улыбался и никогда не жаловался. Этого лучезарного мальчугана питала любовь отца; находиться рядом с ним было для ребенка высшим блаженством; и его радость достигала предела, когда этот мускулистый широкоплечий здоровяк с колючей бородой прижимал его к своей груди. Тогда его нежность обращалась на Роко, с которым он играл, а подчас на меня, когда я делал ему массаж или мы занимались письмом. Этот ребенок пробудил во мне чувство ответственности: я был обязан вылечить его. Для чего Боги и Духи даровали мне бессмертие, если не для того, чтобы дать время и способность исцелять смертных? Болезненная приветливость Маэля наводила меня на мысль о том, что, вновь обретя Нуру, я буду востребован к другой миссии.

Я поговорил с Саулом наедине. Спросил его, когда и где он рассказал обитателям Бавеля, что я целитель. Он все отчаянно отрицал. Я продолжал настаивать и вскользь заметил, что прощу его; тогда он расплакался и принялся искренне уверять меня:

– Клянусь тебе головой Маэля, Нарам-Син, клянусь тебе, что ничего не говорил.

Его смятение тронуло меня, но не убедило. Да и знал ли он, что мог плести после кувшина пива?

Гораздо сильнее смутило меня во время нашей беседы то, что где-то в глубинах моего сознания возникли смутные подозрения, которые я силился отмести: бродя по лабиринту городских улочек, я многократно ощущал, будто за мной следят. Однако, оборачиваясь, замечал лишь спешащих озабоченных жителей Бавеля. Выходит, если Саул говорит правду, моя неприятная догадка имеет право на существование. Значит, за мной следят?

Вечером ветер улегся, долина заснула, тишина подавила даже пение и крики отдаленных предместий.

Я покинул постоялый двор.

Небесный свод расточал темноту невероятной чистоты. В зените сверкал похожий на острый серп яркий, величественный, ледяной полумесяц с точными очертаниями и отчетливыми прожилками, от которого ускользали звезды. Эти уцепившиеся за тьму разной плотности светила: одни близкие, другие – далекие, тоже испускали сияние.

Необыкновенная ясность ночи позволила бы мне снова изучить дворец, определить, какие его части охраняются солдатами более бдительно, а какие – менее.

Я направился к башне. Она располагалась в стороне от дворца и была доступна, правда, жрецы советовали не подниматься в нее после захода солнца.

Между двумя проходами отпугивавшего любопытных патруля я вспрыгнул на приступок и, крадучись вдоль стен, двинулся вперед. Медленно, чтобы не привлекать внимания, я взошел по ведущим к вершине ступеням.