Врата небесные

Артистка до мозга костей, Кубаба в полном парадном облачении – расшитой перьями и сверкающими камнями мантии, которая делала ее крупнее и значительней, – изобразила удивление, сделала вид, что не имеет отношения к этому буйству, покрутила головкой, чтобы определить, кто же это вызывает такое восхищение, а потом, словно ее вдруг осенило, затрепетала, поднесла руку к сердцу, в волнении прикрыла глаза и покорно и смиренно приветствовала своих подданных, словно хотела сказать: «Это все мне? Я не заслуживаю…» Подобная скромность только пуще распалила публику, которая совсем зашлась от восторга. Гомон перешел в гул, грохот и взрывы приветствий. Кубаба, словно увядший цветок, который оживает под дождем, постепенно прониклась этим воодушевлением. Ей не рукоплескали – ее орошали, вдыхали в нее жизнь; толпа топала, размахивала пальмовыми ветвями, вертела трещотками. Время от времени, наметив точку в гуще этой толкотни, Кубаба посылала туда улыбку – достаточно неопределенную, чтобы многие приняли ее на свой счет, но одновременно довольно прицельную, чтобы другие почувствовали себя ущемленными; а потому каждый старался вопить громче, чтобы исхитриться и поймать ее взгляд, и эта раздача случайных милостей еще продлила овации. Звук подпитывался звуком. Всех переполняло ликование.

Подошел и мой черед поучаствовать в этом спектакле. Я вместе с Роко, нежившимся справа от меня на пухлой подушке, возлежал в паланкине, который несли солдаты, и, когда Кубаба на меня указывала, принимал благодарности народа. Я вымученно улыбался, но весь этот балаган был мне ненавистен. Лысый и наголо обритый, одетый в белую тунику, я дрожал, несмотря на сильную летнюю жару, я сам себя не узнавал и чувствовал себя блюдом, поданным во время роскошного банкета.

Кубаба открывала процессию, призванную проводить нас до городских ворот. Опираясь на руку главного распорядителя, царица шествовала с медлительностью черепахи, хотя, против обыкновения, не хромала и не морщилась: то ли восторги толпы, то ли гордость приглушили ее ревматические боли. По мере того как мы спускались по улицам, женщины бросали нам под ноги цветочные лепестки, а мужчины обмахивали нас пальмовыми листьями.

Накануне, когда Кубаба описала мне церемонию, я воспротивился:

– Это еще зачем? Я пойду туда пешком или поеду верхом на осле.

– Какой ужас! Не вздумай! Ты отправишься туда в носилках и с эскортом. Двадцать солдат как минимум.

– Зачем?

– Чтобы ты осознал свою значимость.

– Кубаба, я уже не мальчишка!

– Бавельское чудовище лучше оценит твои достоинства, если я подам тебя со всей пышностью. Подарок, притащившийся пешком или на осле? Да никогда! Бесценному дару полагается бесценная упаковка.

– Ты относишься ко мне как к вещи.

– Ах ты, бедненький! Ну-ну, давай, пожалуйся!

Наш кортеж остановился перед воротами, которые охранялись статуями грифонов. Хуннува приказал опустить мой паланкин, и Кубаба подошла ко мне.

Я впервые видел ее днем, при немилосердном ярком и резком свете. У тощей и иссохшей царицы был жирненький подбородок, над которым торчали ее мелкие зубки. Волос на черепе оказалось так мало, что я легко мог бы их пересчитать. А морщины разбежались повсюду: их было полно на шее, на носу, вокруг глаз и ушей. Все рушилось под грузом лет, обваливалось, дряхлело – кроме ее глаз, живых и лучистых. Царица умело этим пользовалась, ее взор горел то ликованием, то раздражением, полыхал злобой или светился лаской, сменяя рассеянное выражение на строптивое, порой задиристое, а через мгновение мудрое. Она казалась то вконец утомленной, то вдруг полной сил; и все эти перемены исходили из одного источника: ее взгляда. За ним таилась молодая пленница.

На ее лице уже не осталось никакой растительности: ни ресниц, ни бровей; однако надбровные дуги отмечала совершенная линия, прочерченная поблекшей коричневой краской. Кубаба заметила, что я разглядываю ее.

– Да-да, татуированные брови, – подтвердила она. – Это делается раз и навсегда, хоп – и готово! Я свою лень знаю, вдобавок это избавляет меня от необходимости рассматривать себя каждое утро в зеркало. Лучше не подвергать себя подобным испытаниям, верно? Будь я такой хорошенькой, как ты, дорогуша, я бы все дни напролет любовалась своим отражением. Ну то есть каким ты был прежде… теперь, абсолютно гладкий, ты уже не такой красавчик…

Она хихикнула и взглянула на мои руки.

– Как ты себя чувствуешь?

Я тоже посмотрел на свои спрятанные под кожаными рукавицами пальцы.

– Рана может в любой момент закровоточить. Лучше бы подождать, пока она зарубцуется, прежде чем отправляться в путь[48].

– Твои раны заживают очень быстро, дорогуша, а царю не терпится заполучить тебя. Его рабы в Бавеле мрут как мухи.

– Когда я увижу Саула и Маэля?

– Они уже поселились в Саду Ки и ждут тебя. Ты вернешься к ним после встречи с чудовищем. Удачи. Скоро ты получишь от меня весточку. Мы поговорим о… сам знаешь о ком.

Ее глаза описали дугу, чтобы указать мне на стоящего позади Хуннуву.

– Тсс, он ничего не знает, – шепнула она. – Впрочем, никто ничего не знает. Царица не сумасшедшая!