Врата небесные

И тотчас меня охватила печаль. Отголоски этого крика продолжали звучать и сталкиваться во мне, стряхивая оцепенение: я с удивлением обнаружил, что лишен чувственного блаженства. Уже давно. Очень давно… После исчезновения Нуры моя плоть пребывала в трауре, желание страсти угасло. В предыдущие годы я таскал за собой труп, себя самого, познавшего возрождение лишь с псевдо-Нурой. К чему подобное воздержание? Разве поиски Нуры принуждали меня к целомудрию? Разумеется, терпеть эти лишения представлялось мне прекрасным – с точки зрения идеалистической, но не реалистической. Если мысль о том, что я берегу себя для Нуры, угождала моему рассудку, то удовлетворяло ли это выхолащивание мое тело? Тело самца в полном расцвете сил? Наверняка меня сдерживали скрытые причины…

Над болотами разнесся второй крик – вопль женщины, изнемогающей от наслаждения. Я вспомнил слова Инанны: «Ликуй, потому что ты скоро умрешь, пользуйся мгновением, ибо нет ничего более ненадежного, чем завтра. Такова единственная перспектива смертных».

Я оцепенел… Смертным я уже не был. Наслаждения уже почти не искал. И был слишком уверен в завтрашнем дне.

Вкус времени изменился. Срочность отступала. В предыдущие годы я не таскал за собой труп; на самом деле я волочил бессмертное тело, которое вместе со своей уязвимостью утратило пылкость, порывистость и бесстрашие. Соль существованию придает беспокойство, а я больше не беспокоился…

Справа от меня раздались другие звуки: мурлыкание, томные всхлипывания и игривые стоны. Они вызвали во мне сожаления о прежней жизни, навеяли ностальгию по моей былой смертности.

С неистовым возмущением и досадой в сердце я вернулся на берег канала к группе теней и смешался с ними.

* * *

Бавель торчал из земли, словно гора.

Глиняный Бавель выпрастывался из глины. Властная сила извлекла его, вытащила из глубин, выволокла на поверхность, а затем придала ему мощь, то неистовство, что создает вулканы и ваяет лавы. Заносчивая очевидность, с которой город возвышался над равниной, создавала впечатление, что он находится здесь испокон веков. Нет, построив его, люди не дополнили им пейзаж – они подчинились теллурическому замыслу.

Кто стоял у истоков Бавеля? Природа? Боги? Инанна? Чем ближе я подходил, тем отчетливее сознавал, что истоком был сам Бавель. Это его собственная мощь порождала размах крепостных стен и побуждала к возведению Башни. Его собственная энергия толкала город коснуться небес.

Бавель действовал лучше природы. Дерево теряло листья, Бавель сохранял свои фасады. Ячмень усыхал, Бавель сберегал свою каменную плотность. Цветы жили несколько дней, Бавель круглый год выставлял напоказ свои краски. Рельеф почвы изменялся под воздействием половодья, Бавель отстаивал свои укрепления. Город демонстрировал то, что природе было неведомо: незыблемость. Все рождалось и умирало, а Бавель длился. Подобно спесивым монументальным быкам, которые превосходили размером свои модели и переживали их, незыблемость города бросала вызов временам года, ненастьям и самой вечности.

Бавель являл собой центр. Вселенная образовывалась вокруг него. Все дороги и каналы вели к нему, поля и пастбища стремились кормить его, ради него трудились стада и крестьяне. Он объединял разрозненное: здесь можно было обнаружить обычные и невиданные продукты, привычных и экзотических животных, редкие растения, драгоценные камни. Он не только притягивал к себе дары вселенной, но и направлял ее, убедив в конечном счете, что она и задумана была именно в связи с этим городом, Бавелем. К чему лазурит, если он таится в недрах скалы, не украшая его дворцов? К чему ароматы фимиамов, если храмы не дарят их ноздрям верующих? На что нужен тигр, если он знаком лишь антилопе, которую пожирает? В Бавеле тигр имелся, ибо, привезенный в качестве трофея из дальних походов, был выставлен в клетке напоказ для всеобщего обозрения и обсуждения. Все сущее имелось только в Бавеле, благодаря ему и ради него. Все, что впоследствии на протяжении веков мне предстояло понять в других столицах: в Афинах, Риме, Лондоне, Берлине или Нью-Йорке, я обнаружил в Бавеле! Вся слава, все достижения и все величие зарождались исключительно здесь. То, что происходило в других местах, яйца выеденного не стоило. Бавель добился власти, завоевав мир, и представление, которое о нем создавалось, преобладало надо всем: он – знание, цель, властный людоед, который оказывает честь даже тому, кого пожирает.