Врата небесные

Я удостоверился, что на весах время моих страданий перетягивало чашу блаженства. И не проронил ни слова. Гавейн сделал вывод:

– Твое молчание подтверждает мою мысль, Нарам-Син: неприятностей больше, чем удовольствий. Вот она, любовь!

– По количеству – да, но не по качеству! Я не знал дней счастливее, чем те, что я провел с Нурой.

Он смерил меня взглядом и прошептал:

– А дни без нее оказались самыми несчастливыми. Ты описываешь единственное качество, имеющееся у любви: силу. Это достоинство ударов!

Я пристально взглянул ему в глаза:

– Ты ушел от ответа, Гавейн.

– А, так ты заметил?

– Был ли ты когда-нибудь влюблен?

Шея у него побагровела, и он отвернулся.

– Разумеется, – вздохнул Волшебник. – И поклялся себе никогда больше не приниматься за старое. Только вот…

Внезапно он сделался похож на юношу, который впервые открывает для себя все: чувственность, чувства. Мне хотелось, чтобы он продолжил, и я повторил:

– Только вот?.. Только вот что?

Он поднял на меня глаза:

– Мы ведь не выбираем, в кого влюбляемся, верно?

Ресницы у него задрожали. Он кашлянул и выпрямился:

– Я намерен побеседовать с тобой о Маэле. Он кажется мне очень одаренным мальчиком. Отведи его в школу писцов. Он станет секретарем или счетоводом. Успокой меня: он ведь не хочет пойти по стопам своего папаши лесоруба? Так что позволь мне поговорить с учителями.

И, прежде чем я ответил, Гавейн исчез, оставив в комнате пьянящее благоухание. Наверняка он хотел, чтобы я не спрашивал его, почему он причиняет себе столько боли. Эти «почему» составляли подлинный аромат, окружавший Гавейна. Почему он меня спас? Почему заботится о мальчугане? Мы с ним были случайными товарищами, мы просто повстречались на обочине дороги; нас не связывала ни кровь, ни история.

Я вытянулся на своем ложе – Роко тотчас прижался ко мне – и подумал, что под сверкающей, легкой и язвительной внешностью Гавейн скрывает простые и безыскусные ценности. Волшебник… Как точно прозвали его те увальни, что сопровождают товары. Где в волшебстве ложь, где правда? Чередование того и другого чарует. Мне никак не удавалось рассердиться на Гавейна, даже за самую гадкую его ложь. Этот мастер иллюзий оставался чародеем.

* * *

Работы по возведению Башни возобновились и шли полным ходом.

В верховьях реки подготавливали стройматериалы. В низовьях уже начиналось строительство. Под стенами Бавеля отвели канал и расчистили гигантскую площадку: сооружение в тридцать шесть уровней требовало очень широкого основания.

Я направился туда, где добывали глину. Рабочие приобрели ее консистенцию и желтовато-коричневый оттенок и превратились в глиняных человечков с блестящими телами. Глину формовали в деревянных опалубках. Некоторые кирпичи сохли на солнце, другие прокаливались в печах. Высушенные на открытом воздухе предназначались для внутренней отделки готовых объемов, тогда как более прочные, обожженные, должны были укрепить несущие стены.

Жизнь целиком зависела от глины, настолько первостепенное значение она имела. Из глины, покрытой штукатуркой, обмазкой, краской, тканью, досками или кожей, состояло все: дома, храмы, дворцы, крепостные стены, таблички для письма, горшки, кувшины, статуи, игрушки и даже люди, как объяснил мне Маэль… Сделавшись учеником школы писцов, он каждый вечер пересказывал мне то, о чем говорили его преподаватели. До появления человека землю населяли Боги. Их стало так много, что им пришлось самим взяться за работу и готовить себе пищу. Это затруднение возмутило их. Тогда одному из них, Энки, было поручено создать мелких Богов, или, скорее, слуг, которые стали бы трудиться вместо них, производя хлеб насущный. Энки смастерил форму в виде человека, а его мать наполнила ее глиной. Но ничего не получилось. Тогда он плеснул на глину немного крови Богини, и из формы вышел человек. Так родились люди, наполовину материальные – наполовину божественные, задуманные Богами, чтобы кормить Богов. И снова глина…