Врата Обелиска

Тот день на обочине, к югу от Тиримо. Мальчик, который смотрит на кусок мыла в смятении, затем с удовольствием. Это все еще он. Ты не можешь от этого отделаться. Потому ты вздыхаешь и отпускаешь часть себя, которая хочет обращаться с ним как с кем-то другим, чем-то пугающим, чем-то чужим. Он – Хоа. Он хочет сожрать тебя и пытается помочь тебе найти дочь, хотя и потерпел неудачу. В этих фактах есть некая близость, и как бы это ни было странно, это что-то значит для тебя.

Ты складываешь руки на груди и медленно обходишь жеоду и его. Его глаза следят за тобой.

– Так кто надрал тебе задницу? – Он восстановил отсутствующие глаза и нижнюю челюсть. Оторванные конечности снова на месте. В гостиной по-прежнему следы крови, но те, что были в твоей спальной, исчезли вместе со слоем пола и стен. Говорят, камнееды умеют контролировать мельчайшие частицы материи. Довольно просто вернуть себе собственную отделенную субстанцию, направить на другие цели неиспользованный избыточный материал. Это твоя догадка.

– С десяток моих сородичей. Затем один в особенности.

– Так много?

– Для меня они как дети. Сколько нужно детей, чтобы завалить тебя?

– Ты был ребенком.

– Я выглядел как ребенок. – Голос его становится мягче. – Я сделал это только ради тебя.

Между этим Хоа и тем Хоа большая разница, чем просто в их стадиях бытия. Когда взрослый Хоа говорит такие вещи, у слов совершенно иная текстура, чем если бы их произнес Хоа-дитя. Ты не уверена, что эта текстура тебе нравится.

– Значит, ты некоторое время отсутствовал из-за драки, – говоришь ты, возвращаясь к удобной теме. – На плоской вершине был один камнеед. Серый…

– Да. – Ты не думала, что камнеед может выглядеть раздраженным, но у Хоа получается. – Вот это не ребенок. Именно он в конце концов и одолел меня, хотя я и сумел сбежать без слишком серьезных повреждений. – Ты на миг изумляешься, что для него лишиться всех конечностей и челюсти – не слишком большие повреждения. Но ты и немного счастлива. Этот серый камнеед сделал больно Хоа, а ты в ответ сделала больно ему. Может, это и мимолетная месть, но от этого ты чувствуешь себя так, словно заступилась за своего. Хоа по-прежнему говорит, оправдываясь. – С моей стороны также было… неразумно встречаться с ним, будучи одетым в человеческую плоть.

В комнате чертовски жарко. Стирая пот с лица, ты отступаешь в гостиную, отводишь в сторону и подвязываешь полог, чтобы горячий воздух выходил быстрее, и садишься за стол. Когда ты возвращаешься, Хоа стоит у двери в твою спальную, красиво очерчиваясь в дверном проеме: образец юноши в осторожном раздумье.

– Вот почему ты вернулся к прежнему образу? Чтобы сразиться с ним? – Ты не видела ни кусочка тряпки, в которую были завязаны его камни, пока была в спальной. Может, она загорелась и просто обуглилась, как и все остальное, выполнив свое предназначение.

– Я вернулся к прежнему образу, поскольку время пришло. – Снова этот смиренный тон. Он говорил так в тот момент, когда ты впервые осознала, кто он такой. Словно знает, что утратил что-то в твоих глазах, и не может этого вернуть, и нет иного выбора, кроме как принять это – но ему это не нравится. – Я мог оставаться в том обличье только ограниченное время. Я решил сократить его и увеличить шанс твоего выживания.

– О?

Ты вдруг замечаешь, что за ним, в комнате, остатки его оболочки, э, скорлупы, плавятся. Что-то вроде. Она растворяется, светлеет и снова сливается с прозрачным материалом кристалла, обтекая остатки твоих пожиток, сливаясь с прежним веществом и снова затвердевая. Ты в этот момент в восторге наблюдаешь за этим, вместо того чтобы смотреть на него. Пока он не говорит:

– Они хотят твоей смерти, Иссун.

– Они? – Ты моргаешь. – Кто?

– Некоторые из моих сородичей. Некоторые просто хотят использовать тебя. Я им не позволю.

Ты хмуришь брови.

– Чего именно? Ты не дашь им убить меня или использовать?

– Ни того и ни другого. – Гулкий голос внезапно становится резче. Ты вспоминаешь, как он пригибается, скалит зубы, как дикое животное. Тебе приходит в голову с внезапностью озарения, что в последнее время ты как-то маловато видишь камнеедов вокруг. Рубиновласка, Масляный Мрамор, Рубище, Блескозуб, все привычные – ни разу за месяц. Юкка даже заметила внезапное отсутствие «своей» камнеедки.

– Ты сожрал ее, – выдыхаешь ты.

Пауза.

– Я многих сожрал, – говорит Хоа. Ровно, безэмоционально. Ты помнишь, как он хохотал и называл тебя странной. Как он спал, свернувшись подле тебя. Огонь земной, это невыносимо.

– Почему я, Хоа? – Ты разводишь руки. Это простые руки женщины средних лет. Немного сухие. Несколько дней назад ты помогала группе дубильщиков, и от раствора твоя кожа потрескалась и зашелушилась. Ты натирала их каким-то орехом, который нашла в пайковой доле за прошлую неделю, хотя жир сейчас бесценен, и ты должна была съесть его, а не тратить ради красоты. На твоей правой ладони маленький полумесяц шрама размером с ноготь. В холодный день кости этой руки ноют. Обычные женские руки.