Врата Обелиска

– Ты не в моем вкусе. Ты за этим притащила меня сюда?

– Не совсем. Но пока ты здесь, тебе надо отдохнуть. – Она непокорно смотрит на тебя. – Ты не сможешь никого ни в чем убедить… – Отстань от тех, чью ненависть нельзя утихомирить разумными доводами. – …Если будешь слишком усталой, чтобы нормально думать.

Она ворчит, но ее усталость проявляется в том, что она действительно подходит к постели и садится на краешек. Ты киваешь на тыкву, и она покорно пьет – три коротких глотка, и пока хватит, как советуют лористы при обезвоживании.

– Я воняю. Мне надо помыться.

– Надо было думать об этом прежде, чем ты решила попытаться уговорить толпу, готовую на самосуд. – Ты забираешь бутыль и суешь ей в руки тарелку с едой. Она вздыхает и начинает мрачно жевать.

– Они не собираются. – Однако ей не удается зайти далеко в своей лжи. Она вздрагивает и смотрит на что-то у тебя за спиной. Ты понимаешь на что, прежде чем успеваешь обернуться. Хоа. – Хорошо, нет, только не в моей ржавой комнате.

– Я сказала ему прийти сюда, – говоришь ты. – Это Хоа.

– Ты сказала… это… – Юкка громко сглатывает, еще мгновение смотрит на него, затем снова продолжает жевать апельсин. Она жует медленно, не сводя взгляда с Хоа. – Значит, надоело притворяться человеком? Не понимаю, зачем вообще было надо, ты был слишком странным для этого.

Ты идешь к стене возле входа в спальную и садишься на пол, привалившись к ней. Дорожный рюкзак приходится снять, но ты держишь его под рукой. Ты говоришь Юкке:

– Ты разговаривала с другими членами твоего совета и половиной общины, глухачами и роггами, местными и пришедшими. Ты не учла их точку зрения, – киваешь ты на Хоа. Юкка моргает, затем с новым интересом смотрит на Хоа.

– Однажды я просила тебя войти в мой совет.

– Я могу говорить от лица своих сородичей не больше, чем ты за своих, – говорит Хоа. – И у меня были более важные дела.

Ты видишь, как Юкка моргает, услышав его голос, и откровенно пялится на него. Ты предостерегающе машешь Хоа рукой. В отличие от Юкки ты поспала, пока сидела в жаре дома, ожидая, когда жеода треснет, хотя это был не то чтобы полноценный сон.

– Расскажи, что ты знаешь, это поможет. – И затем, повинуясь внезапному инстинкту, добавляешь: – Пожалуйста.

Потому что ты почему-то думаешь, что он скуп на слова. Выражение его лица не меняется. Его поза та же самая, в которой ты видела его последний раз, – спокойный молодой человек с поднятой рукой; он сменил местоположение, но не позу. И все же.

Его неразговорчивость подтверждается, когда он говорит:

– Хорошо. – В его тоне все. Но ладно, ты умеешь разговорить неразговорчивого.

– Чего хотел серый камнеед?

Поскольку ты, ржавь, совершенно уверена, что он на самом деле не хотел, чтобы Кастрима присоединялась к какой-то экваториальной общине. Человеческая политика национального государства мало значит для них, если только она не служит иной цели. Жители Реннаниса – его пешки, и никак иначе.

– Нас теперь много, – отвечает Хоа. – Достаточно, чтобы зваться народом, а не просто ошибкой.

При ответе вроде бы невпопад вы с Юккой переглядываетесь, она смотрит на тебя, словно говорит – он твоя забота, не моя. Может, это имеет отношение к делу.

– И? – подстегиваешь ты его.

– Среди моих сородичей есть те, кто считает, что в этом мире может спокойно существовать лишь один народ.

О, Злой Земля. Это то, о чем говорил Алебастр. Как он это описывал? Стороны древней войны. Те, кто хочет… нейтрализации людей.

Как самих камнеедов, сказал Бастр.

– Вы хотите уничтожить нас, – говоришь ты. Шепчешь. – Или… превратить нас в камень? Как то, что происходит с Алебастром?

– Не все мы, – мягко говорит Хоа. – И не всех вас.

Мир только каменных людей. От одной этой мысли ты вздрагиваешь. Ты рисуешь в своем воображении падающий пепел и скелеты деревьев, и повсюду статуи, некоторые из них двигаются. Как? Их не остановить, но пока они охотились только друг на друга. (Ты об этом знаешь.) Могут они превратить вас всех в камень, как Алебастра? И если они хотят уничтожить человечество, разве не могли они уже давно этого сделать? Ты качаешь головой.

– Это мир породил два народа, для Зим. Три, если считать орогенов; глухачи считаются.

– Не все из нас этим довольны. – Его голос сейчас очень тих. – Рождение одного из наших – очень редкое событие. Нас все меньше, в то время как вы поднимаетесь, плодитесь и дряхлеете, как грибы. Трудно вам не завидовать. Или не вожделеть вас.

Юкка растерянно качает головой. Хотя голос ее сохраняет невозмутимость, ты видишь, как она чуть сдвигает брови в изумлении. Рот ее чуть кривится, словно она не может хотя бы немного не показать своего отвращения.

– Отлично, – говорит она. – Значит, камнееды были нами, а теперь вы хотите нас перебить. С чего нам доверять вам?