Массовый спорт получил распространение в СССР с самого основания нового государства[377]
. Это касалось и футбола — вида спорта, популярного уже тогда во всем мире. Зрелищный спорт, как точно подметил английский историк Роберт Эдельман, в строгом смысле противоречит марксизму, так как он способствует «овеществлению» и эксплуатации профессиональных игроков, пропагандирует соперничество и создает иерархии, к тому же как массовое развлечение служит потребительским инстинктам[378]. Тем не менее футбол становится особенно популярным среди рабочих, которые в ходе индустриализации все более концентрируются в городах[379]. Симптоматично и символично, что советский футбол институционализируется как раз в период консервативной национальной стабилизации Советского Союза[380]. В 1936 году учреждается фубольная лига СССР и проводится первый всесоюзный чемпионат, который с тех пор, за исключением периода Второй мировой войны, будет проводиться ежегодно. В том же году ратифицируется сталинская конституция, запрещаются аборты и усложняется процедура разводов[381]. Контроль над рождаемостью и укрепление института семьи являются симптомами (сталинской) биополитики и новой национальной идеологии[382]. В культурной сфере также происходит стандартизация и унификация. В начале 1930-х годов, к примеру, социалистический реализм становится обязательным творческим методом в искусстве и литературе[383].Репрезентативно-абстрактная функция футбола в обществе содействует и его абстрагированию в советском кино. Так, если команду рассматривать как воплощение воображаемой нации, которая благодаря ей становится видимой, осязаемой и измеряемой и в этом качестве индентифицируется для большинства населения[384]
, то футбол является моделью, наделенной определенными визуально-эстетическими и политическими качествами. Впрочем, футбол со своей логикой и динамичностью не полностью растворяется в национальной символике, а сохраняет гетеротопные элементы. В советском кино, например, футбол играет роль абстрактной модели общества, с помощью которой проигрывается, дискутируется и тестируется актуальная идея коллективности[385]. Абстрагирование футбола способствует его превращению в кино, которое само использует символический язык и типизацию, в своего рода лабораторию коллективности. Это происходит в противоположность переживанию и восприятию реального футбола в СССР. Как показал Эдельман, популярность футбола связана с тем, что болельщики на матчах могли развлекаться и получать удовольствие вне идеологических дисциплинарных рамок и государственной цензуры[386]. Ничего подобного не происходит в кино. Подобно другим советским фильмам того времени, киноленты на тему футбола развивают советскую субъективность на пересечении коллективного и индивидуального[387], причем речь идет, в силу массового характера футбола и его командной структуры, прежде всего о коллективе. Фильмы на колхозные и производственные темы обыгрывают «реальные» исторические отношения, которые, конечно же, идеологически видоизменены и эстетизированы, но все они изображают классовую принадлежность, существующую и вне кино. Кино о футболе является, напротив, экспериментальной моделью (воображаемой и желанной) социалистической коллективности, растворяя различия и объединяя всех. Это своего рода лаборатория, где коллектив может пробовать, испытывать и легитимировать свои регулятивные механизмы. Как только технически становится возможным, камера показывает заполненный зрителями стадион сверху, отсылая к античному театру и играм гладиаторов на римских аренах, что как раз и подчеркивает лабораторную ситуацию: мы видим, что игроки и зрители отделены от «нормального» социального пространства. Мы в качестве зрителей при этом наблюдаем за болельщиками футбольного матча. Таким образом, демонстрируется сама ситуация зрительской рецепции и тематизируется взгляд кинопублики. Большой коллектив на стадионе, в свою очередь, наблюдает за малым коллективом, который является одновременно и частью, и представителем большого, пробует и отражает правила всего коллектива в целом.