«Вратарь, не суйся за штрафную!». Футбол в культуре и истории Восточной Европы

Как нарратив «матч смерти» сделался весьма влиятельным в самых разных частях Европы. Игроки «Старта», выступавшие истощенными и голодными против сытой и прекрасно экипированной немецкой команды, якобы изначально были обречены на поражение. При таком «физиологическом», естественном для спорта подходе содержание нарратива сводится к краху инсценировки поединка гегемониальной и маргинальной мужественности, которая должна была представлять торжество расистской оккупационной иерархии[456]. Киевские игроки, однако, воспротивились этой постановочной физической маргинализации: сумев отстоять на футбольном поле свою гегемониальную мужественность в качестве советских спортсменов, они все же победили. Согласно легенде, за это они были «прямо на месте арестованы и расстреляны как несгибаемые победители»[457]. Их игра и победа и изображались в рамках советского рассказа о героях как акт сопротивления, их казнь — как мученическая гибель. История о «матче смерти» еще со времени освобождения Киева советскими войсками в ноябре 1943 года (главным образом — после ее экранизации в 1960-е годы) сделалась популярной на всем советском пространстве. По данным Большой советской энциклопедии, кинофильм «Третий тайм» (СССР, 1962, режиссер Евгений Карелов) посмотрели 32 млн советских граждан[458].

Доминирование советского нарратива, перекрывшего другие воспоминания о Второй мировой войне, иллюстрирует, к примеру, и роман Анатолия Кузнецова «Бабий Яр» (1966). В нем говорится, что Бабий Яр был известен как место, «где футболистов расстреляли»[459]. История героев «матча смерти» уже в конце 1960-х годов заслонила в памяти киевлян уничтожение 29 и 30 сентября 1941 года 30 тысяч евреев силами вермахта, боевых групп службы безопасности рейхсфюрера СС (СД) и полиции безопасности[460].

В 1981 году историческое место игры — сам стадион — из «Зенита» переименовали в «Старт».

В том же году на его территории был открыт памятник, изображавший «матч смерти» в духе советского героического нарратива. Памятник олицетворяет советскую легенду. Герой, воплощающий советский идеал гегемониальной мужественности, с мячом у ноги попирает немецкого орла. Свастика в глазах поверженной геральдической птицы позволяет интерпретировать изображение как победу над фашистами.

Ил. 1. Киев, стадион «Старт», главный вход. Фото: Дирк Зуков

Ил. 2. Киев, памятник «Матчу смерти» на стадионе «Старт». Фото: Дирк Зуков

Бронзовая группа в стилистике социалистического реализма в утверждении образа советского героя восходит еще к одному иконографическому прообразу. Ибо это светский вариант изображения воина и великомученика Георгия Победоносца — одного из наиболее почитаемых в православной церкви (следовательно, в России и на Украине) святых. Копье, атрибут святого, здесь заменяет футбольный мяч, который вновь в общедоступной форме напоминает о мáстерской — в буквальном смысле — победе над злом.

С 1991 года стали появляться и альтернативные версии популярного нарратива о «матче смерти»[461]. И все же советская легенда оказалась жизнеспособнее, причем как на постсоветском пространстве, так и за его пределами, в том числе даже в Германии. Еще в 2005 году телеканал «ВДР» транслировал документальный фильм о «матче смерти», в котором передавался советский нарратив и подтверждалось: советские игроки были казнены именно за то, что осмелились одержать победу над командой вермахта[462].

Для деконструкции подобных мифов, как правило, вовсе не обязательно требуется показать, «как было на самом деле». В этом случае, однако, нарратив опять оказался в поле зрения исторической науки[463]. Так ключевые элементы мифа сосуществуют с их разъяснениями в историографии и вновь становятся предметом ожесточенной борьбы между двумя полюсами — памятью и историей[464].

Почему за рамками категорий коллаборационизма и сопротивления?

Термин «коллаборационизм» в паре с термином «сопротивление» в послевоенное время звучал прежде всего в идеологической борьбе, как это показал на материале Франции Герхард Гиршфельд[465]. Впоследствии эти же термины использовались в дискуссиях о том, в какой мере сотрудничество и сопротивление были оправданы во время войны и в каких пределах события прошлого можно обличать в послевоенное время[466].

Историография, со своей стороны, отмечала нестабильность границы между коллаборационизмом (сотрудничеством) и сопротивлением. Обе модели поведения, согласно этой точке зрения, являются лишь полюсами некоего континуума с неопределенными переходами. Точнее, континуум выражают понятия «коллаборационизм», «приспособление», «выжидание» и «несогласие»[467].