«Вратарь, не суйся за штрафную!». Футбол в культуре и истории Восточной Европы

Сантьяго Бернабеу предложил мне и еще четверым игрокам перейти в «Реал». Это было как гром среди ясного неба! Вот только в те времена дело как обстояло: вмешался руководитель нашей делегации. Советские футболисты подписали контракт со своим родным клубом, сказал он, мило улыбаясь. Я тоже мог только улыбнуться, потому что никаких контрактов для спортсменов в Советском Союзе в помине не было. Футбол был просто увлечением. Но как многообещающе звучало одно только это слово, использованное Бернабеу: контракт![238]

Ил. 1. На завершающем матче Чемпионата мира 1958 года Лев Яшин был, наряду с голкипером Харри Крегом, лучшим вратарем турнира. На фотографии — Яшин в игре против Англии. Фото: Imago Sportfoto

Согласно другой версии, Бернабеу сообщил Яшину, что он может сам вписать в контракт сумму сделки и свою будущую зарплату. Коллеги подкалывали Яшина, уговаривали его устроить боссу «Реала» проверку, указав такую цифру, от которой у того перехватило бы дух. Когда Бернабеу это перевели, он сначала улыбнулся, но потом совершенно серьезно ответил:

Я на самом деле готов заплатить за него любую цену. Но ведь любая цена окажется слишком низкой, потому что господин Яшин не имеет цены, в точности как произведения великих мастеров из музея Прадо[239].

В 1965 году центральный орган печати Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) газета Neues Deutschland поинтересовалась у Яшина поступившими предложениями и его возможными планами по смене клуба. Яшин ответил:

Мне не раз делали такого рода предложения. Не такие, как на Западе. Там клубы покупают людей друг у друга и взаимоотношения между клубом и игроком исчерпываются той зарплатой, которую выплачивают футболисту. Но я вырос в «Динамо». Меня здесь воспитали как футболиста и как человека. И я останусь верен «Динамо». Если хотите услышать мое мнение: футболисты должны хранить верность своим клубам, не фанатично, но быть их патриотами[240].

Когда Франц Бекенбауэр посетил Яшина в Москве в середине 1980-х годов, он говорил несколько иначе. Бекенбауэр вспоминает: