Времена

Арон торопился домой в общежитие. Он поработал с четырьмя певцами, Амалия Фёдоровна была всеми довольна: ребята пели чисто, голоса звучали. Но приближался его, Коренфельда, академический концерт, этот год всё-таки выпускной. Предстояло сыграть две малые формы, но достаточно виртуозные и трудные: двенадцатый «Революционный» этюд Шопена, и Прелюдию соль минор Рахманинова. Ещё надо было успеть перехватить к вечеру место для репетиции, то есть записать номер класса в журнал и получить ключ. На вахте сегодня Прасковья Ивановна.

Должность вахтёра в консерватории считалась, можно сказать, хлебной. Иногда и в прямом смысле. В ящике вахтёркого стола всегда лежал свежий белый батон за тринадцать копеек и грамм двести докторской колбасы. Так говорили студенты, подшучивая над вахтёром. Получить же эту должность было непросто, она была своего рода консерваторской номенклатурой. От дежурного требовалось всё видеть, запоминать и докладывать. К тому же и зарплата неплохая, и уважение со стороны студентов, которые нет-нет да и подбросят что-нибудь… А главное – работа не пыльная!

– Арик, свободен будет семнадцатый. Записать? – Прасковья Ивановна протянула Коренфельду журнал на подпись.

Семнадцатый, ухмыльнулся Арон. Тот самый, который напротив партбюро.

– Спасибо, тёть Паш, замечательно, – Коренфельд выскочил на улицу и побежал к автобусной остановке. Как раз подходила его машина.

Персональное дело

Алексея Абрамовича Штейлера, шеф-повара ресторана «Пегас» посадили на табурет посреди вместительного кабинета. Штейлер, если написать латинскими буквами и прочитать по-немецки, звучит как Штайлер, а переводится словом «крутой». Но по внешнему виду об Алексее Абрамовиче сказать этого было никак нельзя. Шеф-повар был типичный пикник: толстый, благодушный, спокойный. Голова его с крупным красным лицом походила, выражаясь классическим языком, на грушу черенком вверх. Черенком же служил перехваченный резинкой пучок волос на голове. Родом Алексей Абрамович был из Бессарабии. Это замечалось в его русской речи, потому что он озвучивал русскую речь, непроизвольно следуя нормам румынского языка. Однобуквенные согласные предлоги, особенно «к» и «в», давались ему трудно. Он говорил: «Морковь нарежьте и бросьте ыв кастрюлю». Или: «Подойдите ык плите».

Алексей Абрамович грузно восседал на узком табурете и отрешённо глядел в широкое окно. За ним, над небольшим озерцом кружила цапля. Миниатюрный парк, бывший городской сквер с прудом, принадлежал теперь обществу с ограниченной ответственностью: сети кафе и ресторанов под названием René Royal-пицца. Генеральным директором его был Роман Евстафьевич Приходько…

Птица неожиданно спланировала на мостик, который был переброшен в узкой части пруда, её маленькая головка на вытянутой шее, как гарпун, метнулась в воду, и через мгновенье в её длинном клюве оказалась большая и жирная лягушка. Цапля слегка подбросила её с намерением проглотить, перехватила в клюве поудобней, но есть передумала. Она положила лягушку на мостки, ударом клюва разнесла в клочья внутренности земноводного и улетела…

* * *

Шеф-повар был усажен напротив учредителей René Royal-пиццы для обсуждения, как было сказано в объявлении, его персонального дела. По левую сторону от Алексея Абрамовича усадили на двух рядах стульев «общественность». Показательный процесс задумал сам Роман Евстафьевич. По его замыслу, судить шеф-повара должны были не столько учредители Рояль-пиццы, сколько народ.

1

Патологоанатом местной больницы Василий Петрович Вислоухов был ещё и поэтом-любителем со стажем. Он обладал неплохой памятью и мог читать наизусть даже поэмы известных поэтов. Читать наизусть свои произведения он стеснялся, но очень заботился об их публикации, хотя бы в стенгазете. В начале перестройки он организовал кружок любителей русской словесности при комбинате бытового обслуживания. После развала СССР учреждение выстояло, стало частной собственностью, несколько изменив название на комбинат бытовых услуг. Кружковцы Василия Петровича не разбежались, а сам кружок даже расцвёл, но руководитель переименовал его в студию литературы и искусства. Статус искусства ей обеспечивала бывшая учительница игры на фортепиано, старая и одинокая женщина, искавшая как минимум какого-нибудь человеческого общения в эти трудные времена. Она даже подарила студии, читай комбинату, своё, также старое и разбитое, пианино в надежде, что умельцы его починят и настроят. За бесплатно умельцев не нашлось, и старая дама время от времени наигрывала невзыскательным литераторам советские песни, чтобы оправдать своё присутствие.

Василий Петрович гордился возросшим числом студийцев. Открывал он заседание неизменно словами: «Уважаемые трупы! Сегодня оставляем позади прозу жизни и начинаем говорить стихами».