Время невысказанных слов

Это важное было тем, что заставляло мое сердце испуганно и тревожно вздрагивать в детстве, когда я заставала маму плачущей, что происходило после моих длительный расспросов об отце. Это важное было в той горечи, которую я ощущала, когда девочки из моего класса рассказывали о своих интересных походах на рыбалку с отцом или в лес; о своих тайных замыслах, скрываемых от мамы; о нырянии, которому отец учил прошлым летом; о конфетах, которые приносились и тайком делились между собой до ужина.

Он не приходил на мои школьные вечера, и не сидел со всеми родителями, и не махал мне гордо рукой со своего места, как это делали все родители, он не знал, как в детстве я часто дралась с мальчишками, а однажды накостыляла мальчику старше, за то, что он кидался в девчонок камнями; он не представлял себе, что одна щуплая девчонка лет одиннадцати самостоятельно училась отжиматься от пола для уроков по физкультуре, лишь потому, что ее одноклассница гордо сказала, что ее учил папа. Он не знал всего этого: чем я болела, ездила ли я в летние лагеря, почему у меня единственная четверка — по географии, боюсь ли я лечить зубы, во сколько лет меня впервые отвели в цирк, люблю ли я свои танцы и дружу ли с Андреем, умею ли кататься на лошади и какие я читаю книжки, приглашал ли меня уже кто-то на свидание и пою ли я школьном хоре? И самое, самое важное было во всем этом, что он и не хотел этого знать. Не хотел. И этого его приезда я не понимала. Но сейчас я и не хотела его понимать. Я ждала 14 лет, теперь должен подождать он.

— Ну, драгоценная графиня Трубецкая, и долго мы собираемся молчать и выдерживать гордую паузу?

— Хм… это кто еще выдерживает! — усмехнулась бабушка, туша сигарету в пепельнице.

Мне всегда нравилось бывать у нее дома. Он был пропитан запахами, атмосферой, ощущениями прошлых лет. Теми годами, которые я и мое поколение просто не застало, и теми эмоциями и чувствами, что порой даже теперь спрятаны так глубоко, что и не достать.

По снимкам можно было рассказать историю семьи, начиная с конца 19-го века, а по потрясающей библиотеке, которую начал собирать еще мой прапрадедушка, можно было сказать, что здесь жила и угасала русская интеллигенция. Правда, здесь — это понятие относительное, потому что квартира досталась уже моему деду после войны, а до этого Трубецкие всегда жили в большом своем доме. Каждый из рода Трубецких отличался некой чертовщинкой, мешающей жить, как другие, мешая следовать законам своего рода и общества, к которому этот самый род относился. Так, наследники самовольно женились на крестьянках против воли отцов, сбегали из дома, переправлялись за границу, пиратствовали, закладывали имущество, публично отрекались от «света» — в общем, жили «на полную катушку», не давая кумушкам-сплетникам скучать.

Эта квартира — лишь маленький отголосок того общества, а бабушка — непокорная наследница своего рода, которая всегда боялась, что ее жизнь затухнет и пройдет серо и бессмысленно. И сейчас это чувствуется острее, чем когда-либо…

— Ты же знала, признайся! Ты сразу обо всем догадалась, когда мы с ним появились в твоей квартире!

— Ты же знаешь ответ, зачем спрашиваешь?

— Потому что не понимаю, почему нельзя было сразу рассказать? От кого вы с мамой таите свои великие секреты? Хотите унести с собой эти тайны, как это правильно говорится, в могилу?

— Не смешно, — выдохнула бабуля.

— Ты права. С каждым разом все печальнее. Только мне ведь мне не 14 лет. Давно не 14. И тех поступков я уже не совершу, никогда. Так зачем же?

— А ты не понимаешь? — прищурилась бабушка.

— Иначе не спрашивала бы, — я села за стол напротив, внимательно посмотрела на нее.

— Потому что некоторым людям, прости за некоторый пафос, некоторым людям ты дорога! Ты понимаешь, что такое забота, Варвара? Забота о тех, кого любишь?

— Я понимаю. А еще лучше я понимаю, что любое сокрытие правды еще хуже лжи! Как же вам этого не понять? Это как намек на то, что правды ты, милая моя, не достойна, вон из нашей песочницы. И я… о, я отлично выдрессировалась — спасибо, вам.

— Ты не справедлива, потому что мала еще.

— Нет, — я покачала головой. — Никто из вас не думает обо мне. Все вы думаете о том, как бы ваши постыдные или якобы постыдные деяния не вылезли наружу, хотя много лет их так хотелось запихнуть поглубже, затоптать, примять и засыпать семенами, из которых потом вырастет трава! Может это и есть забота, но я… приняла бы правду, поверь. Мне иногда так хочется попасть в ваш круг, в круг всех этих людей, — я махнула рукой на фотографии родственников, но я не достойна. Я достойна лишь, чтобы кормить меня увертками, намеками и ребусами, которые без вас я все равно не смогу разгадать! — я вздохнула и встала, направилась в коридор. Графиня направилась за мной.

— На репетицию, что ли?

— На работу, — мрачно отозвалась я, зашнуровывая кроссовки.

— Как причудливо иногда тасуется колода, не правда ли? Вот уж действительно фраза на все времена, — задумчиво заметила бабушка. Я оторвалась от кроссовок.

— О чем ты?