Время невысказанных слов

Да, все началось с прощания. Хлипкого как старая дверца прощания с натруженными эмоциями и застывшими кристалликами слез в глазах. Прощание было неизбежно и надломлено, смиренно и необходимо. Прощание острым стержнем повисло в воздухе, ружьем с одним патроном застыло на стене.

И прощание выстрелило — этим самым последним патроном, запуталось в рыболовной сетке мелкой рыбешкой.

Я стояла на перроне, опустив глаза в букет ромашек, следила за каплями слез, растекающимися по лепестку. Стояла поодаль, периодически переводя взгляд на человека с большой спортивной синей сумкой. Я не хотела подходить ближе.

Он нетерпеливо прохаживался, возвышаясь над остальными путешествующими. Он поглядывал на часы, пряча нос в клетчатый и судя по всему колючий шарф, он засовывал руки без перчаток в карманы и тут же выдергивал их, как будто ему было слишком жарко.

Привычно громыхая, подошел поезд. Попыхтел, воображая себя паровозом, и начал принимать гостей. Человек с синей спортивной сумкой, тот самый человек, возвышающийся над всеми остальными, тот самый, в старом клетчатом и наверняка колючем шарфе, подхватил свой скарб и двинулся внутрь.

И тогда после всех выжиданий и разглядываний издали, я сделала шаг вперед. Потом еще и еще, пока не оказалась совсем близко к тому поезду, к тому вагону, в который вошел тот человек. Я шла мимо маленьких окон, вглядываясь внутрь сквозь узорчатые стекла, и пыталась найти, отыскать.

Он увидел меня. Постучал по стеклу, попытался открыть окно и выбежал, показывая взглядом куда-то в бок, в строну выхода. Через пять секунд он появился рядом с проводницей — не смея спрыгнуть на перрон, просто смотрел на меня. А поезд уже начал набирать ход и состав медленно, будто нехотя, сдвинулся с места. И я как привязанная пошла за ним, обходя машущую изо всех сил толпу.

— Варька! — крикнул он. — Варька!

Произошло какое-то движение — то ли проводница попыталась отодвинуть его, то ли он сдвинул с места проводницу, и стало ясно, что дверь сейчас неотвратимо закроется и поезд пропадет из виду, вот уже совсем скоро.

— Цветы спрячь! — раздалось его громкое. Дверь захлопнулась. Состав повернул.

Я остановилась, медленно расстегнула молнию, сунула под куртку букет и застегнула молнию обратно. Развернулась и пошла домой, грея воздух теплым дыханием. В этот день закрылась еще одна дверь.

Только я этого не знала. Лишь ночью как-то раздался телефонный звонок и странно глухой женский голос оповестил, что отец разбился на машине. Врезался в какой-то грузовик, кажется. Не сумел затормозить на гололеде. Не сумел.

Такими голосами о таких событиях только оповещают. Такие звонки не раздаются в нормальное время суток. Такие звонки заставляют бояться всех последующих звонков сразу, вздрагивать при знакомых звуках.

Но я… я была до странности спокойна. До странности. На похороны в Москву выехала с Андреем. Мама, не общавшаяся с отцом больше одного раза в год, отказалась ехать. И я ее понимала.

Мы молчали всю дорогу в поезде, обмениваясь лишь самыми необходимыми фразами. Он не знал, как со мной разговаривать. Утешать? Но я не нуждалась в этом, по крайней мере, не могла показать, что нуждаюсь. Внутри меня словно замерзло что-то и поэтому, наверно, в такой мороз только мне было не холодно.

Молчали мы и по дороге в дом отца. Молчали, когда у порога нас встретила заплаканная светловолосая женщина и тяжелым невидящим взглядом оглядела нас и предложила пройти в комнату.

Прощание проходило на кладбище. Огромная, немыслимая толпа народа, все, кто желают попрощаться, встают в очередь. Подхожу ближе, всматриваюсь в это лицо, и с удивлением понимаю, что так и не узнала этого человека. Не узнала, не поняла, и этот — тот, что лежит передо мной такой чужой — совсем не похож на того, что дарил ромашки и острил в ответ на мои грубости.

Андрей крепко сжимает мою руку и глядит только на меня. Зачем, Андрей, ведь все в порядке?! Я поднимаю глаза и вижу эту рассеивающуюся по кладбищу толпу совершенно незнакомых мне людей… Что я здесь делаю? Хоть кто-нибудь знает?

И вдруг в толпе я различаю, вижу знакомый клетчатый шарф. Ну конечно, отец там, он притаился, он всегда был плохим шутником и сейчас сыграл со всеми злую, нехорошую шутку! Я тяну Андрея в ту сторону, я прохожу, пропихиваюсь сквозь толпу, но нахожу там только жену своего отца — стоя в стороне, она захлебывается слезами, и ее утешает светловолосая девушка на пару лет младше меня — их дочь.

Клетчатый шарф, нет, не было никакого клетчатого шарфа. Я все выдумала.

— Поехали домой, — говорю я Андрею.

На вокзал в Воронеже мы прибыли ранним утром.

Ловлю его взгляд, когда он помогает мне выйти из поезда.

— Ты что?

— Все в порядке?

— Конечно, — отвечаю. И улыбаюсь.

Мама собиралась на работу, спешно допивала чай, закидывала какие-то бумаги в сумку.

— Как все прошло? — спрашивает она на бегу. — Нормально?

— Нормально, — откликаюсь я.

— Ладно, вечером поговорим, не шалите здесь, — и смеется, захлопывая за собой дверь.