Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

«Скромные декорации, два актера — Ирина Селезнева и я, музыка, — писал артист. — Катали спектакль по городам Израиля сначала по-русски, потом уже перешли на иврит. Стоили мы Камерному недорого, спектакль принес прибыль».

Ободренный успехом, Козаков решил продолжать. Он ставит второй спектакль — по пьесе Пауля Барца «Возможная встреча», но уже в рамках «Русской антрепризы Михаила Козакова».

3

Казаков пристально следит за театральной жизнью в Израиле, особенно ревниво, за новыми постановками «Гешера». Он записывает в 1992-м: «Смотрю спектакли на иврите в „Габиме“, в Камерном и русскоязычном „Гешере“, который вот-вот перейдет на иврит. Из понравившихся — „Гамлет“, эксперимент в малом зале (Камерного — Л.Г.) на 80 человек. „Розенкранца и Гильденстерна“ уже видел в Москве, подождем на иврите, остальные спектакли мне не нравятся. „Гешер“ приступает к булгаковскому „Мольеру“, пока на русском, поживем — увидим».

Зимой 1992-го, параллельно с театральной работой, он пишет воспоминания о поэте Давиде Самойлове — «Растрепанный рассказ».

Поклонникам артиста хорошо известно, что Козакову никогда не был чужд литературный труд. Более того, он прекрасный писатель-мемуарист, из лучших, работающих в этом жанре. В 1993-м в Тель-Авиве вышла его книга «Рисунки на песке», сборник мемуарных очерков о самых заметных явлениях театральной жизни России начиная с 1956 года, написанных в разное время и по разному поводу.

Теперь, в Израиле, Козаков пишет о недавно умершем выдающемся российском поэте, проживавшем в последние годы своей жизни в Пярну добровольным изгнанником. Он определенно подчеркивает созвучие отчужденного быта «пярнуского затворника» со своим эмигрантским состоянием.

«Были у него и такие стихи, — пишет он о Самойлове:

Я вдаль ушел, мне было грустно.
Прошла любовь, ушло вино,
И я подумал про искусство:
А вправду — нужно ли оно?

Когда мне становится совсем невмоготу, — продолжает М. Козаков, — эти строки начинают прокручиваться в моем сознании по сто раз на дню, как у пушкинского Германа его „тройка, семерка, туз“: а вправду, нужно ли оно? а вправду — нужно ли оно?.. И я уже знаю, если эти строки пришли на ум, значит, подступает то, чего я больше всего в себе страшусь, — черная депрессия».

Несмотря на кажущееся внешнее благополучие, подобные «черные» минуты неоднократно возвращались к Михаилу Михайловичу — слишком велика пропасть, разделяющая то московское и это тель-авивское бытие…

Он записывает в дневнике: «Мы живем в роскошных условиях, в пентхаузе, но все это временно, в долг, это аванс за который мы все заплатим сполна, и расплата будет ужасной… Что делать, и кто виноват? Виноват я — струсил и сбежал из России в поисках лучшей жизни. Что делать?! Бороться, как бедный Иов».

Воспоминания о Самойлове были завершены в конце апреля 1992-го и вскоре опубликованы в Израиле и Москве.

Увлечение Козакова поэзией всегда носило устойчивый и продуктивный характер. В Израиле ничто не изменилось. Все эти годы он регулярно выступал на вечерах со своими «пушкинским и самойловским концертами», как сам артист определяет жанр своих публичных программ. Уже здесь, в Тель-Авиве, он подготовил новую поэтическую композицию по стихам Иосифа Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку», куда, помимо стихов, были включены воспоминания Козакова, стенограмма суда над поэтом, романсы в исполнении Анны Ямпольской. Он также регулярно публиковал в «местных» русскоязычных газетах очерки-воспоминания о людях, с которыми работал и был дружен — о Роберте Де Ниро, Арсении Тарковском и других.

4

В конце 1991 года в Израиле творилось что-то невообразимое: ежедневно с трапа самолета сходили сотни, а то и тысячи репатриантов из бывшего СССР. Где селить, чем кормить, как трудоустроить всю эту разношерстную, взъерошенную толпу, прибывшую из разваливающейся советской империи, никто толком не знал. Ни одному государству никогда не понадобилось бы одновременно столько врачей, художников, ученых, писателей, как правило, не владеющих даже основами языка, на котором говорят окружающие! При том, что они обладали разным уровнем понимания ситуации в стране, на Ближнем Востоке, в мире, а часто не имели вообще никакого представления об этом. Раздражение быстро накапливалось в скороспелых общественных союзах и выбрасывалось на страницы «русской» прессы, расплодившейся вдруг, как грибы после дождя, особенно в преддверии предстоящих летом 1992 года выборов в Кнессет, законодательное собрание Израиля. Нужно было всю эту массу организовать в колонны, хотя бы вкратце объяснив, кому им следует отдать свои голоса. Лучше других с этим управились лейбористы из партии «Авода», особо поднаторевшие на социальной демагогии.