Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

В Иерусалиме первый снег.
Побелели улочки крутые.
Зонтики распахнуты у всех —
красные и бело-голубые.
Наша жизнь разбита пополам,
Но напрасно счет вести обидам.
Каждому воздастся по делам,
грустным, и счастливым, и забытым.

И когда ударит главный час,

и начнется наших душ поверка,
лишь бы только ни в одном из нас
прожитое нами не померкло.
Потому и сыплет первый снег.
В Иерусалиме небо близко.
Может быть, и короток наш век,
но его не вычеркнуть из списка.

«Но его не вычеркнуть из списка…», — повторял он, мечтательно подняв указательный палец.

Никулин рвался назад… «Я понимаю, что не узнаю Москвы, — говорил он, — улицы, выражения лиц — все будет казаться чужим. Но я знаю себя: я весь… переделкинский, арбатский». По его словам, еще перед отъездом в Израиль он понимал, что периодически ему необходима будет «московская подпитка». Но чтобы такую «подпитку» устроить, необходимы немалые деньги или работа «на две страны». У него не было ни того, ни другого. Но что еще хуже: перед отъездом в Израиль семья продала квартиру, и жить ему, собственно, было негде…

В мае 1998 года он прилетел в Москву по каким-то своим делам, похоже, совсем необязательным. Желание вернуться созрело давно, но решение остаться было принято уже в Москве. И остался он буквально, в чем был. Да-да, он знал, что страна «совершенно другая». Не только страна, но и театр уже был другим. В прямом смысле. Две трети труппы «Современника» были ему просто незнакомы.

Но все это полбеды — другим был и сам Никулин. Казалось, что-то в нем угасло безвозвратно…

«Я очень устал… Я теряю себя. У меня такое ощущение, что я не очень вписываюсь в сегодняшнюю Москву. На это мне интеллигентные люди говорят: „Валька, какое это имеет значение, что не вписываешься. А ты думаешь, мы вписываемся?“ Но я ничего не потерял, ибо я — нищий…»

Ему хотелось работать во МХАТе у Олега Ефремова… И Никулин начал репетировать спектакль «Интимное наблюдение» по пьесе «Орнитология» А. Е. Строганова, алтайского врача-психиатра. Олег Николаевич честно признался: «Киндинов отказался, Мягков отказался, Любшин отказался…» А что было делать Никулину? «Сотый сезон во МХАТе, пьеса с тараканами… Один я согласился», — рассказывал Валентин. Он немного преувеличивал, — его партнерами были Евгения Добровольская и Игорь Золотовицкий, замечательные артисты. Но спектакль вскоре все-таки сняли с репертуара.

На помощь пришла Галина Волчек. Она пригласила Никулина в «Современник» «играть по договору» Чебутыкина в чеховских «Трех сестрах». Эту работу Никулин считал очень важной для себя. Казалось, еще немного, — и зритель, как прежде, пойдет «на Никулина»…

Однажды мы встретились в ЦДЛ. Валентин жаловался на плохое самочувствие. Он поднял брючину и показал свою ногу, которая была перебинтована, но кое-где виднелись явные следы тяжкого заболевания. К концу 2004 года он больше не мог работать и почти не выходил из дома. Развязка наступила в начале августа 2005-го…

Никулин похоронен на Донском кладбище, неподалеку от Фаины Раневской. Не забудьте навестить при случае.

Михаил Козаков. Труд, чудо… и что-то еще

1

14 октября 1994 года в Тель-Авиве на зеленой лужайке пригородного парка Козаковы — Михаил Михайлович, его жена Анна Ямпольская и сын Миша — вместе с самыми близкими друзьями выпили за здоровье юбиляра и таким образом отметили шестидесятилетие одного из самых блестящих артистов России последних десятилетий.

«Моя жизнь оказалась… очень длинной», — говорил Козаков. Оглядываясь назад, он не без удивления сообщал, что отрезок пройденного им пути вмещает в себя слишком много событий, долгую череду ярких переживаний — от столкновения и переплетения с судьбами не менее яркими, характерами выдающимися — и в повседневной жизни, и в сценической работе.

Козаков любил возвращаться к своему детству и вспоминал его подолгу, удивляя собеседников занимательными подробностями. Его отец, писатель Михаил Эммануилович Козаков, родился под Полтавой, где делил свои детские игры с «Дуней», будущим знаменитым композитором Исааком Дунаевским. Мать, Зоя Александровна Никитина, также литератор. И жили они в писательском доме на Канале Грибоедова в Ленинграде, где Козаков родился и вырос. Все его детские впечатления готовили мальчика к будущей стезе — не только замечательного артиста и режиссера, но и тонкого знатока поэзии, блестящего чтеца, талантливого писателя-мемуариста.