Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

«Вы сказали „осложнило бы жизнь“? — усмехнулся (!!! — Л.Г.) Никулин. — Да никакой творческой жизни на русском языке у нас не было бы вообще! Театр на русском в Израиле просто не выживет. Весь Израиль — пол-Москвы… Да и какая страна, какое общество согласилось бы, чтобы ему навязывали чужой язык?»

И далее. «…Я не уверен, что в Израиле нуждаются в этом (русском — Л.Г.) опыте, в том числе и в системе Станиславского. Взаимный обмен имеет место, но для актеров-репатриантов не по чину предлагать мастер-класс… Наша задача — соответствовать здешним театральным требованиям и напрочь забыть, какими знаменитыми и признанными мы были на бывшей родине. Кому в Израиле до этого дело?! Нужно доказывать себя с нуля. Для этого необходимы наши усилия и время. А у меня времени не так много…»

(И что же? Ответ таков: все-таки работать на русском языке! Вопреки тому, что он сам только что сказал? Т. е. заведомо находиться вне творческой жизни в Израиле?)

«Потому я и говорю о концертной площадке… Представьте: сцена, рояль хвостом к залу, круглый столик, красная бархатная скатерть, лампа, на подиуме свечи. В глубине сцены высоко, очень высоко, портрет Александра Сергеевича, чуть пониже портреты Левитанского, Окуджавы, Самойлова, Галича… Красный подсвет. Да, еще нужен пистолет — такая штуковина, которая дает световой круг. В Израиле почему-то не пользуются этим эффектом. А я не могу без антуража. Я задумал программу „Друзей моих прекрасные черты“, но…»

«Что „но“? Ваш замысел, по-моему, не требует особых затрат».

«В том-то и дело. А не получается. Те, кто мог бы решить вопрос, в моих концертах не заинтересованы».

(Господи, да в этом-то все и дело! Несколькими строками выше Никулин сам очень точно объяснил причины такого положения).

«Скучаете по Москве?» — нажала на больное журналистка.

«Что значит „скучаю“? Не сижу, подперев подбородок, в ностальгических воспоминаниях. Да, там я много и разнообразно работал — в театре, в кино, на радио, записывал пластинки, выступал в концертах… Была слава… Но слава — мишура. Я был востребован — это главное. С утратой известности легче смириться, чем с ощущением ненужности… Однако я не обижаюсь ни на кого. Я сам сделал свой выбор».

«Не допускаете мысли вернуться?» — продолжает пытку журналистка.

«Куда? В Москву? Нет. Я вживаюсь, насколько могу, в эту жизнь. Здесь мой окончательный причал, здесь семья, здесь сосредоточены мои творческие интересы — вот учу новую роль на иврите… (Какую? — Л.Г.) А в Москву буду ездить в гости. Там друзья, оттуда поступают приглашения сняться в кино (В каком? От кого? — Л.Г.) Но совсем вернуться — нет, не хочу».

Инна Стессель пишет, что до отъезда Никулина из Израиля оставалось меньше двух лет.

Значит, лето 1996-го.

4

На самом деле Никулин довольно быстро понял свою ошибку и мечтал вернуться в Москву. Это стремление подогревали и российские артисты, приезжающие в Израиль на гастроли. Вот, вроде, и Марк Розовский готов предложить Валентину работу в Москве. Потом приезжали «современниковцы». Игорь Кваши говорил: «Да приезжай ты, Валюн! Неужели же в твоем родном театре Галя для тебя ничего не придумает!» Потом приехала и сама Галина Волчек, и с ней тоже у него состоялся серьезный разговор о работе.

Но ничего конкретного все никак не вытанцовывалось!

Мы изредка встречались в какой-то забегаловке неподалеку от Сионистского форума, где Никулин в ту пору работал, пили кофе, поскольку Валентин был «в завязке».

Он подолгу и с тоской вспоминал своих друзей: Булата Окуджаву, Юрия Левитанского, Давида Самойлова, Арсения Тарковского.

«Благодаря этим людям, — говорил он, — выстроился мой человеческий остов, а потом и творческий».

«Вы никогда не задумывались над тем, почему в Израиле как-то ничего не меняется существенно: можно так, а можно — иначе, какая-то необязательность, случайность… Все от Б-га. Все откуда-то появляется и куда-то исчезает…

Время здесь какое-то стоячее… Юг… Другой темпоритм… Девять месяцев лето. Все живут сегодняшним днем. Солнце и Б-г — близко. Небо близко…»

В иерусалимской забегаловке на улице Кинг Джордж, мечтательно запрокинув голову, скромно спрятав глаза в улыбке, Валентин читал стихи Булата Окуджавы, которые поэт посвятил ему после посещения Иерусалима.