Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

* * *

Никулин сразу поселился в Иерусалиме в трехкомнатной квартире, которую они снимали вместе с женой. При его сердечно-сосудистых заболеваниях здесь ему дышалось легче. Хотя, как мне казалось тогда, жизнь в Тель-Авиве больше отвечала его творческому настроению.

Конечно, он пытался работать. Несколько раз выступал с музыкально-поэтической программой, подготовленной еще в Москве, — «Друзей моих прекрасные черты» — в Иерусалиме, Хайфе, Реховоте. А что дальше? Израильский театральный рынок, а именно, его «русский сектор», безжалостно диктовал свои жесткие условия: поэтический вечер даже знаменитого в России Никулина мог «окупиться» три, четыре, пять раз, — не более.

«Вопрос на засыпку, — писал впоследствии Михаил Козаков, — что делать, скажем, народному артисту РСФСР Валентину Никулину с его литературной программой на этом русскоязычном рынке, на этом нашем восточном базаре, изобилующем российскими яствами. Удавиться? Уехать обратно в Россию? Пить мертвую? Выучить иврит и тем самым удрать с русского рынка, с этого непрекращающегося фестиваля в Израиле? С русскоязычным населением не более чем в городе Сочи? Как русскому актеру выжить в Израиле?»

Валентин рассказывал: «Репатрианты из России хорошо помнят меня. Люди останавливают на улице, здороваются в автобусах: „Где вы? Почему вас не видно?“ Что я могу им сказать? Не стану же я вешать на себя плакат, выходить на улицу и кричать — купите меня!»

В это время в Иерусалимском культурном центре Сионистского Форума шла подготовка программы с рабочим названием «Бенефис Никулина». Режиссер — Ефим Кучер, который в свое время ставил спектакли в Театре на Таганке. Но это действо все же больше походило на концерт. Средств не хватало. Команда рассчитывала, что их поддержат, но, увы…

Израильский «театральный роман» Никулина грозил скорым и грустным финалом… И вдруг — приглашение принять участие в антрепризе Михаила Козакова. В спектакле по пьесе Пауля Барца «Возможная встреча» ему предложили роль Иоганна Себастьяна Баха.

«Слава Богу, что Валя Никулин здесь, — говорил Козаков, — я мог бескомпромиссно распределить роли…» Спектакль и в самом деле производил сильное впечатление. Он возник как бы из ничего, из какой-то невнятной тоски выдающихся российских мастеров, о чем-то ушедшем, казалось, навсегда, но не забытом.

Михаил Михайлович утверждал, что Никулин находится в блестящей актерской форме. «Он лепит своего Баха несуетно, крупно, даже в речи его заметна красивая округлость и особая осмысленность фразы. Кое-кто вообще полагает, что это лучшая роль Никулина».

Казалось, это был прорыв…

«Спектакли „Русской антрепризы“ мы играли по всему Израилю, — писал Михаил Козаков в своей „Актерской книге“ (1997). — Мы иногда чувствовали себя полноценными актерами, творцами, как когда-то в Москве, в спокойной ночной Москве, где можно было отпраздновать успех в несгоревшем ресторане ВТО, а потом поймать такси и поехать допивать к кому-нибудь…»

В 1996 году Козаков уехал в Россию… И все.

3

Израильская журналистка Инна Стессель в своем интервью, напечатанном уже после смерти Валентина, рисует другого Никулина, не того, которого знал я и с кем время от времени беседовал под диктофон или просто так в иерусалимской забегаловке. Не печального и расстроенного, а сосредоточенного и целеустремленного. Я допускаю, что временами Никулин мог быть и таким, каким он ей виделся через несколько лет.

«Я восхищаюсь этой страной, можно сказать, люблю ее, — говорил Никулин, — но она для меня слишком восточно ориентированная. И, подозреваю, чем дальше, тем больше Израиль будет склоняться к востоку, что с географической точки зрения естественно. Но актеру европейской, а тем паче русской театральной школы, трудно вписаться в этот орнамент…» Впрочем, продолжал он, «сегодня я израильский актер и в этом качестве хочу реализоваться…»

Так в чем же дело?

«Но чтобы реализоваться, мне нужна концертная площадка!.. В наших условиях на сцене, как ни старайся, нельзя полностью раскрыться. Все-таки мы играем не на своем языке, а это серьезно ограничивает возможности актера. Да, у меня мама еврейка, и здесь я полноценный еврей, но культурная среда формирует человека в неизмеримо большей мере, чем происхождение. Выразить себя я могу только на русском…»

«Скажите, Валентин Юрьевич, — провоцирует журналистка (она прекрасно знает, что слова ее — полная чепуха — Л.Г.), — вы уверены, что стремление играть на иврите не было ошибкой с самого начала? Что за беда, если бы коренные израильтяне сидели на ваших спектаклях в наушниках с переводом (ха-ха — Л.Г.)? Я понимаю, это осложнило бы жизнь, зато и вы, и Козаков были бы адекватны себе. И здешняя публика получила бы не страдальцев, которые все усилия тратят на то, чтобы правильно произносить слова на малоосвоенном языке, а подлинный театр и больших актеров…»