Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

В том же доме, по соседству с Козаковыми, жил Михаил Зощенко, «дядя Миша», а также «дядя Женя» Шварц, по пьесе которого Михаил Михайлович через много лет поставит телефильм «Тень». В квартире напротив проживал известный литературовед Борис Михайлович Эйхенбаум. В доме часто бывала Анна Ахматова, и он помнил, как она читала свои стихи. Позже, в Москве, он не раз слышал Бориса Пастернака. Эта атмосфера, преломившись в детском характере, формировала мастера.

Интересно, что Козаков никогда стихов не писал, даже в детстве, но любовь к поэзии явилась, по его собственному выражению, «неизлечимым недугом». Он вообще никогда специально не заучивал стихов для эстрады: стихотворение как бы помимо его воли «проникало внутрь», а вскоре являлась необходимость «поделиться им» с окружающими.

В Ленинградском Дворце пионеров Миша Козаков занимался в кружке художественного слова вместе с другим замечательным мальчиком — Сережей Юрским. Однажды им выпало счастье читать стихи самого И. В. Сталина!

«Представьте эти послевоенные годы, — рассказывал Козаков, — когда победа в войне ассоциировалась с именем Сталина… И ты стоишь гордый, в красном пионерском галстуке, счастливый от того, что именно тебе выпала честь читать его стихи, — и это правда, и от нее никуда не денешься… А в это время твоя мама второй раз в тюрьме, а в коридорах нашего писательского дома еженощно слышен стук сапог, а это значит, что кого-то опять уводят, — это тоже правда, и от нее тоже никуда не деться. Так моя жизнь начиналась, и так она идет — в невероятном качании сознания, и спрятаться от этой жизни нельзя… В Израиле, между прочим, тоже…»

Его «шестидесятничество» началось еще в конце пятидесятых с поступлением в школу-студию МХАТ, где Козаков встретился со своими соучениками, замечательными артистами, оставившими заметный след в театральной культуре России: сокурсниками Евгением Евстигнеевым, Олегом Басилашвили, Виктором Сергачевым; старшекурсниками — Галиной Волчек, Леонидом Броневым, Игорем Квашой; «младшими» — Валентином Гафтом, Евгением Урбанским, Владимиром Высоцким… Здесь «ковались кадры» будущих «Таганки» и «Современника», легенд российского театра.

«Шестидесятничество»… Не все тот же ли это «маятник сознания», о котором твердил Козаков? Белла Ахмадулина однажды заметила: не стоит идеализировать эти самые «шестидесятые»; когда она, молодая, восторженная, декламировала свои вирши в Политехническом, в Ленинграде шел процесс над Бродским.

В самом деле, коротки и зыбки были эти самые «шестидесятые» (да и были ли они вовсе?): начавшись «фестивальным» 57-м, они одряхлели уже после «манежного погрома» 62-го, почили бозе после «дворцового переворота» 64-го и были окончательно раздавлены танками 68-го! Дальше — тишина…

Но если, абстрагируясь от «исторической перспективы», взглянуть прицельно на отдельные судьбы, Михаила Козакова, например, то непростая эта година увидится и «звездным часом», и «российским мартом», коль уж назвали «апрелем» эпоху горбачевских реформ.

Вся творческая биография Козакова в России как на ладони: от роли юного негодяя Шарля Тибо в фильме Михаила Ромма «Убийство на улице Данте» до телефильма «Тень», вышедшего на экраны прямо перед его отъездом в Израиль.

Важно другое: Козаков всегда любил уходить, и эти его уходы, казалось, вовсе нелогичные, явились на поверку необходимыми этапами творческого развития мастера. После окончания школы-студии, уже будучи принятым во MXAT, он вдруг уходит играть Гамлета к Охлопкову, затем уходит от Охлопкова в «Современник» к Ефремову, потом оставляет Ефремова и переходит к Эфросу, уходит от Эфроса и пускается в «свободный полет», работая в театре, на телевидении, в кино, и, наконец, бросает все — и на 57-м году жизни вместе с семьей отправляется в Израиль.

Это уже была совершеннейшая авантюра: что могла дать русскому актеру и режиссеру маленькая средиземноморская страна с двумя государственными языками — ивритом и арабским, которые он вряд ли мог отличить один от другого, имея в своем лексиконе единственное иностранное слово «шалом»?

Именно этим объясняется повышенное внимание к Козакову со стороны израильской, особенно русскоязычной прессы, а также российских средств массовой информации. Есть в этом что-то от чисто обывательского «спортивного интереса»: «Как он там? Выдюжит? Не сломается?» Не так уж часто немолодой очень известный актер вдруг перемещается в некую пространственную и социальную плоскость с иными измерениями и при этом умудряется не поменять профессии и остаться при своих интересах! Когда уезжает музыкант, спортсмен, художник, физик, врач — понятно. Ситуация будет тяжелой и все же в какой-то мере разрешимой. Ведь эти профессии не имеют жесткой зависимости от языка. Совсем другое дело — актер, эта работа напрямую связана с родным языком, живым словом. Сможет ли он остаться самим собой?

2

Михаил Козаков приехал в Израиль летом 1991 года.