Время политики

Я написал, что, на мой взгляд, да, может. Но не в любом, разумеется, случае. Что тут вступают в силу обстоятельства контекста и конвенции. Да, можно, но лишь среди своих, если под «своими» понимать всех тех, кому смешно или не смешно то же, что и тебе, и в чьем доверии к устойчивости твоих базовых нравственных убеждений ты не сомневаешься.

Мне лично, написал я, известно некоторое количество довольно жестких анекдотов на эти темы, и они ничуть не царапают мою чувствительность.

Я думаю, написал я, это вовсе не то, что нарушает границы наших нравственных представлений, а скорее то, что создает для них надежные рамки, что делает их прочнее и устойчивее.

Мне показалось, что сказанное мною прозвучало вполне убедительно. Но нет, зря мне так показалось, потому что мне тотчас же принялись темпераментно возражать. Возражать, разумеется, в том смысле, что не всё может быть объектом шуток. Что есть вещи, которые…

В какой-то момент мне стало казаться, что возражающие возражают вовсе не мне. Что непонимание, как это часто бывает, проистекает из путаницы в терминах и понятиях.

Я говорю, что для смеха нет запретных объектов, а есть только неуместные ситуации, а мне все равно возбужденно скажут, что «не над всем же можно смеяться». Согласен, не над всем.

Конструкция «смеяться над…» звучит для многих как «издеваться, насмехаться над…».

Смех для многих означает лишь насмешку, издевку, высмеивание.

Все, что связано со смехом, многие, увы, ассоциируют с неуважением, а то и с оскорблением.

Многие считают, что карикатура, например, или даже комикс – это непременно смешно. А если это смешно, значит, это насмешка. А если это насмешка, значит, это оскорбительно. А потому некоторые – и их немало – от души возмущаются появлением комиксов на темы, подобные обсуждаемой.

Многие считают, что «нереалистическое», условное изображение жертв и страданий оскорбительно, потому что, по их представлениям, проходит по ведомству «хиханьки да хаханьки».

Я и на это все поначалу как-то отвечал. Шутить на тему зла, отвечал я, например, это совсем не то же самое, что оправдывать зло.

Или напоминал о существовании такого уже академически узаконенного культурного явления, как «черный юмор».

Мой личный опыт общения с разными людьми, отвечал я, убеждает меня в том, что социальное поведение людей, для которых черный юмор вполне приемлем и потребляем, для кого этот юмор не «ой, ужас какой, как же ты можешь!», а вполне легитимная область коммуникативного поведения, как правило, в значительно большей степени соответствуют моим представлениям о «высоконравственном».

И я уж не буду говорить о том, что в ряде случаев нет более надежного анестезирующего средства, чем смех. В том числе и самый «циничный». В том числе и на самые «больные» темы.

Бывает цинизм-цинизм. А бывает игровая имитация цинизма, игра в цинизм. Путать одно с другим – то же самое, что путать автора с его персонажем. Это очень давнее и очень устойчивое заблуждение.

«Имитация цинизма есть игра с дьяволом, – ответил мне на это некий строгий собеседник, – которая является позволением дьяволу прийти в наш мир вновь! Лучше вообще не имитировать и не умножать сущности сверх меры». Вот прямо так.

«Можно, конечно, и так сказать, – ответил я. – А можно сказать и так, что осмеяние дьявола (извините, что с маленькой буквы) – чувствительный удар по его властным амбициям».

Резюмируя не слишком продуктивную дискуссию, совсем коротко отвечу так. Всё – любое высказывание, любой жест или выражение лица, любая картинка, любая музыкальная фраза – все, что способно у меня, не у кого-нибудь другого, а именно у меня, со всем моим социальным, чувственным, интеллектуальным опытом, со всеми моими сложившимися к сегодняшнему дню нравственными и эстетическими представлениями о добром и злом, о красивом и уродливом, о смешном и несмешном, – все, что способно вызвать у меня улыбку, имеет безусловное и непререкаемое право на существование. Спорить на эти темы можно бесконечно, но ничего, кроме взаимного раздражения, эти споры не принесут. Потому что тут вступает в силу такой сугубо персональный фактор, как вкус – вкус эстетический, вкус нравственный, вкус поведенческий. И в общем-то, ничем иным, кроме этого фактора, мы не можем руководствоваться в своих высказываниях, поступках или оценках происходящего вокруг нас без риска утонуть с головой в дурной бесконечности.

Да, я уверен, что люди шутили в гетто. Я уверен, что люди шутили в лагерных бараках. Я уверен и даже точно знаю от очевидцев, что люди шутили и рассказывали анекдоты в блокадном Ленинграде.

Также я уверен в том, что зло никогда не шутит. Зло, как правило, очень серьезно. Оно ходит среди нас, и его легко узнать по сжатым челюстям и сдвинутым бровям. А если оно вдруг решит пошутить, то эти шутки легко распознаются по повышенной угрюмой тупости.

Мне, например, запомнилась такая искрометная шутка. Причем буквально на тему, обозначенную в начале.

Однажды я слышал и видел, как под моим окном компания пьяных красномордых ублюдков горланила на мотив веселого танца «Семь-сорок»: