Время сержанта Николаева

Андрей Юрич, отодвинув на четверть часа тревогу, радостно предполагал, уютно прислонив висок к запотевшему стеклу, что же было тогда, когда пришел первый Учитель. Понятно, что Он пришел, чтобы подвигнуть всех-всех учеников любой ценой, какая у него имелась как у простого человека, на непротивление Злу Бога. Он хотел объяснить им, что то, что они считают Злом, есть Замысел, есть искушение вечностью Зла, а самого Зла, в принципе, не существует. Преодолейте, мол, сей обязательный искус простым жизненным путем праведных заповедей, и вы поймете, что Вечное не может быть злым, уродливым или несчастным. Не лги, не тщеславься, не укради, не убий — всему этому надо мучительно учиться. Всю жизнь надо отдергивать руку от чужого.

Андрей Юрич думал: “Какая же стояла погода тогда, когда преподавал этот нищий Учитель?”. Так ли дробился в цветочную, прозрачную пыльцу этот дождь и неприятно окраплял поверхности людей, так ли было серо на небосклоне, так ли было неизвестно, в какой стороне до сих пор восходит солнце, и так ли было промозгло душе сквозь гусиную пористую кожу, и так ли мелко кипели лужи, и так ли быстро гнила трава и остальное пахло мокрым тлением, и так ли неприятно паршивый ветер забрасывал даже за шиворот острые капли, и так ли сквозь сетчатую мокрядь рисовалась вконец раскисшая пустыня? Андрей Юрич полагал, что не всегда была жара или не всегда лил очистительный могучий ливень, но было и нечто среднее, как теперь, осеннее, повседневное, заштрихованное, с покатой гранью между верхом и низом, троившейся то и дело, как огромные, вавилонские ступени. Да, знание атмосферы и погоды тех лет очень важно для преподавания. Оно завораживает, оно притягивает. Ученики любили близкое им, и Андрей Юрич потрафлял их обывательской любви не для того только, чтобы через низменное привить наивысшее, но и потому, чтобы ничего не отметать, чему срок — вечность. Он представил, как ежился и морщился от мелких брызг первый Учитель, и тревога Андрея Юрича стала еще ничтожней: того Учителя грызла та же педагогическая тревога, душевная мнительная мышь, которая подавляется упрямыми уроками и вновь возникает поутру. Однако Андрей Юрич договаривал до конца, когда сравнивал себя со всевышним наставником, и все обольщение после этого договаривания уходило в песок. Между ними была вопиющая разница: кажется, Первого хотя бы слушали, но не понимали, второго и слушать не хотят.

Тихорецкий проспект закончился, Андрей Юрич вышел из трамвая и раскрыл подержанный, разболтанный зонтик. Мелкие струи дождя трепали и выворачивали его при налетах ветра. В другой руке Андрей Юрич нес тяжелый портфель с тетрадями, полными горечи учебы. В носу был насморк, и это в совокупности с природными осадками и плохим, непослушным зонтиком выматывало последние надежды человека на везение, на комфорт. Сморкаться лишний раз было нельзя, так как это усиливает насморочный зуд, как разбег, как раскачивание. Нельзя было думать о насморке и хлюпать красным носом маленького человека. Вот именно — все это атрибуты маленького и чрезвычайно лишнего русского человека. Лишним может быть только тот, кто хочет быть нелишним, примечательным. Андрей Юрич выдавливал из себя маленького исторического человека, но в другое время хотел жить на западный манер, без комплексов на предназначение, без мысли о связующей важности всякой дряни.

Благодаря своей красоте и высокому росту Андрей Юрич понимал всю прибедняющуюся условность отнесения себя к малым людям. Известно, что маленький человек плюгав чисто внешне, с невзрачными членами, с сивыми редкими волосенками, с песочными оскорбленными глазками, с кривыми губками, с ничтожными бровями, с мелким румянцем, с чистеньким и нищим мундиром, с пришепетыванием, с кособокой походкой. Правда, лишний человек доселе был другим лицом — аристократичным, красивым, умным, насмешливым, высокомерным, блистательным, но все-таки лишним. Ведь так мы знаем из школьной литературы. И между лишним и маленьким всегда была разница. И лишний был лишним не потому, что он маленький, а потому, что он большой. Но что-то стряслось с всеобщей градацией, думал Андрей Юрич, и лишний человек, даже если он очень привлекательный, стал заодно и маленьким, тварью незримой.

Иногда Андрей Юрич пытался завидовать другим окружающим людям, действительно некрасивым, но потому-то озлобленно-гордым и все-таки спокойным за свой рабочий день. Он знал, что они не имеют никакого отношения к школе и трудятся в каких-нибудь учреждениях среди равных себе. Это очень приятно — быть среди равных, относительно небрежных, невежливых и замкнутых. Равенство позволяет быть маленьким всем, но никому не лишним среди равных.