Время шинигами

– Когда Идзанами убила твою мать, я опасался того, что она может сделать с тобой, – сказал он. – Поэтому забрал тебя с собой в Англию, но Верховный советник Кромвель захотел умертвить тебя. Он заявил, что для Высшего жнеца нечистое дитя – это позор. Поэтому я пообещал ему, что официально отрекусь от тебя, что о тебе не будет ни слова ни в каких официальных документах, что мы будем держать тебя подальше ото всех, будто тебя вовсе не существует.

Я усмехнулась. Он пытается свалить вину за свою жестокость на Кромвеля?

– Уверена, убедить тебя было нетрудно.

Эмброуз покачал головой.

– Это я должен был убедить его, – возразил он. – Если бы мне не удалось, тебя бы убили.

– Все это говорит лишь о том, что ты всегда был трусом, – продолжила я. – Думаешь, то, что ты не склонился перед Кромвелем и не дал ему убить своего ребенка, делает тебя храбрецом? Считаешь, это снимает с тебя вину за все остальное? Кромвель не заставлял тебя даже наедине обращаться со мной как с паршивой собакой.

– У Верховного совета глаза повсюду, – вздохнул Эмброуз. – Тебе и самой это хорошо известно.

Я потрясла головой, хотя в глубине души знала, что он прав. Трудно хранить секреты от Высших жнецов, когда твой голос разносится по катакомбам бесконечным эхом, когда они могут услышать даже то, как по твоему лицу скатываются капли пота.

– Я должен был убедиться в том, что Верховный совет никогда не узнает, как ты важна для меня. Единственная причина, по которой они разрешили тебе остаться, заключалась в том, что они думали, что ты не более чем гостья. Они не хотели, чтобы ты вмешивалась в дела Совета или отвлекала меня. Пока ты была никем, они готовы были отвести взгляд.

– И тебя это устраивало? – спросила я, и мой голос предательски дрогнул. – Чтобы я была никем?

Эмброуз опустил голову.

– Я сделал то, что должен был сделать, ради того, чтобы ты могла жить.

Я резко хохотнула.

– Ты послал других жнецов убить меня.

– У меня не было выбора! – воскликнул он, и в его глазах собрались слезы, вычерчивая морщины на лице. – Анку вынудила меня. Неповиновение ей не спасло бы тебя. Они просто послали бы вместо меня кого-то другого. Но я вводил их в заблуждение, как мог. Я никогда не говорил им, где ты спишь.

– Или, может быть, ты просто недостаточно умен, чтобы обнаружить, где мы спим, – вставил слово Цукуёми, скрестив руки на груди.

Эмброуз бросил на него беглый взгляд, а потом снова повернулся ко мне.

– Я плохой человек и плохой жнец, – признался он низким голосом. Я вдруг поняла, что, говоря со мной, Эмброуз никогда раньше не смотрел мне в глаза. Он всегда смотрел сквозь меня, словно я была лишь пятном на стекле. Но сейчас он смотрел на меня так, будто в мире больше ничего и никого не существовало. Хотя его кожа побледнела и потрескалась, в глазах вместо бледно-серого полотна и шепота синевы, которые я всегда помнила, сейчас сверкали голубые молнии и гневный звездный фейерверк. – Оба моих ребенка бросили меня, потому что я это заслужил. Теперь я это осознаю.

– Отец! – воскликнул Нивен, борясь с моими тенями. Но на этот раз Эмброуз проигнорировал его, не сводя с меня глаз.

– Я не жду прощения, – продолжал Эмброуз, – но хочу, чтобы ты знала: то, каким я был, и все, что я сделал, – все лишь потому, что я люблю тебя.

Его слова обрушились на меня крошащимися горами, рассыпающимся на части миром, выжженными лесами и пересохшими руслами рек. Словно где-то одновременно умерла тысяча созданий. Мне хотелось зажать уши и кричать, пока не перестану слышать это признание, эхом отдающееся в моей голове. Из всего, что он когда-либо мне говорил, эти слова были самыми жестокими, потому что они просто не могли быть правдой.

Я вспомнила каждый раз, когда отец отворачивался от меня, оставляя плакать в своей комнате, притворялся, будто у меня нет дня рождения, говорил другим жнецам, что Нивен – его единственный ребенок. Неужели все это было ложью?

Я закрыла глаза, желая, чтобы мои тени утащили меня прямо к центру Земли, где я покроюсь волдырями, сгорю и умру. Столетия я мечтала о том, чтобы Эмброуз сказал мне эти слова. Но он пришел слишком поздно. Он пришел, после того как я стала жестокой, оказалась разбитой, после того как он посеял во мне семена ненависти и дал им расцвести колючими цветами.

Эмброуз не знал, что такое любовь. Для него любовь была оружием, средством освобождения. Как посмел он использовать любовь ради своего спасения, если понятия не имел, какова она на самом деле?! Любовь – это мое желание сжечь весь мир ради улыбки Нивена. Любовь – это моя готовность вырезать свое сердце, чтобы еще хоть раз увидеть Хиро. Мне отрывали конечности, ломали кости и кромсали внутренние органы, но ничто никогда не причиняло мне такой боли, как любовь.

Может быть, Эмброуз понимал любовь так, как ему позволяло его крошечное ледяное сердце. Но как бы сильно он ни любил меня, Анку он боялся сильнее.