Время Сигизмунда

Трудно. Высовываю руку, потом голову, и, едва протиснвшись через окно, я упал на двор и побежал в заросли. Там мне дорогу перегородила речка. Вхожу в воду по пояс. Это была речка, как это не редкость в этой стране, в окружении скал, что нагнулись над ней в разные стороны. Озираюсь по сторонам, куда там можно спрятаться. Бог дал мне разглядеть отверстие в скале над водой, которое было недоступно, только через неё. Я как можно скорей туда влез, сжавшись и согнувшись.

Не прошло и четверти часа, слышу звук голосов у берега за собой, начинаю невольно дрожать от страха и холода, потому что был без всякого оружия. Вижу свет, падающий на воду, и те збиры с факелами идут следом и ищут меня.

Думаю: „Боже, как ты спасал меня не первый раз, спаси и теперь!“

Я начал молиться про себя. И так, по Божьему предопределению, поискав меня какое-то время, они ушли снова. Только тут я явно убедился, что речь была о моей жизни.

Было уже далеко за полночь, я начал вылезать из моей дыры назад, и побежал по дороге, откуда приехал. Луна светила ясно, я был вынужден пробираться кустами, чтобы погоня меня не увидела; уже поздно ночью, ближе к утру, я увидел на дороге кавалькаду из нескольких всадников на лошадях и на мулах, колясок и людей, которые, встав рано утром, выбрались в дорогу. Я, торопясь, выхожу к ним, а какой-то дворянин с женой зовёт меня.

Я к нему. Он спрашивает меня, почему моя одежда так разодрана. Я начинаю ему рассказывать моё приключение и давать обо всём отчёт. Тот дворянин дал мне сразу коня, ссадив своего слугу, и мы вместе поехали в ту халупу. По дороге мы вступили в деревню, которая была неподалёку в горах, дабы взять с собой людей для поимки разбойников, но, прибыв на место, мы уже никого в ней не застали, кроме той бабы, которую забрали с собой».[3]

— Что? Уже конец? — спросил светловолосый.

— Конец.

— А я бы до вечера слушал.

Двое пишущих пожали плечами.

— Жаль, что меня там с ним быть не мог!

— Чтобы утонуть, как Целиуш?

— Я не дался бы воде, я лёгкий.

— Потому что должен висеть…

Все начали сильно смеяться, когда затем дверь отворилась и в залу вошли две особы.

V У Фирлея

Напуганная угрозами брата, княгиня не знала, что ей делать с сыном, когда в самую пору пришёл пан Чурили. Он был привязан к семье, с которой его отец и дед были связаны узами родства. Старый шляхтич думал только о том, как бы эффективно помочь княгине, которую считал своей госпожой.

Поэтому он немедленно принялся выслеживать шаги, связи, дружеские отношения и чуть ли не мысли князя Соломерецкого. Незнакомцу было легко будто бы случайно задобрить придворных, ни о чём не догадывающихся. От них он сперва узнал, что их пан является закадычным приятелем Зборовских. Эта новость подала ему мысль прибегнуть к помощи Фирлея. С этим он пошёл к княгине; а оттого что семья Соломерецких имела какие-то старые связи с Фирлеями, вдова живо и с огромной благодарностью ухватилась за данный совет. Пан Чурили настаивал на том, чтобы, не полагаясь на другие стимулы, она не забывала поведать о дружбе Зборовских с князем. Это было верное средство заинтересовать воеводу.

Шляхтич не ошибался. Воевода всё холодно выслушал, но, когда княгиня упомянула, что её преследователь верит в помощь Зборовских, он гордо сказал:

— Ваша милость, можете рассчитывать на меня. Вашего сына я беру к себе, посмотрим, осмелятся ли его тронуть князь и паны Зборовские.

— Брат мой, брат мой, — отвечала вдова, — отважится на всё. Разве он не подкупал слуг, не подсылал убийц, не пытался похитить бедного ребёнка? Не сопротивляется королевской воле?

— Посмотрим, — сказал Фирлей, потирая седой ус, — кто тут в Кракове господин: Зборовские или я. Ваш сын останется у меня. Ему будет не стыдно, так же, как и другим, начать с моего двора, поучиться, потереться среди людей; а туда рука врагов не дотянется. Вы останетесь в Кракове?

— Хотя мне срочно надо на Русь, буду ожидать его величество короля.

Фирлей грустно покачал головой.

— Я должна также послать гонца в Рим для восстановления доказательств моего брака, отправленных туда ксендзем Хаусером несколько лет назад.

— Как вы называете этого ксендза? — спросил воевода.

— Хаусер.

— Что-то эта фамилия мне знакома. Я о нём слышал. Он не вернулся назад, на родину.

— Вы что-нибудь знаете о его судьбе? — живо прервала княгиня.

— Если бы вы мужественно перенесли, я бы вам поведал.

— Пусть я по крайней мере узнаю, есть ли у меня надежда, или нет.

— Никакой, княгиня. К несчастью, ксендз Хаусер выбрался из Рима в Грецию, хотел посетить Азию и святые места, хотел немного попутешествовать по свету, как и я делал в молодые годы.

— Что же с ним случилось?

— Не отчаивайтесь, — прибавил Фирлей, — но мы точно знаем, что он попал на море в руки турецких морских негодяев, которые его вместе с другими захватили в рабство. Сначала у турок на галерах, потом у татар, куда его продали как способного толмача, жил довольно долго. Посылал весточку на родину, прося о выкупе, но никто об этом не подумал. Он, должно быть, умер в неволе.