— Странновато, — честно признался обер-лейтенант. — Привыкаю потихоньку. Баронство вот заслужил… на севере Шотландии. С гербом в виде белой вороны на лазурном поле. Если ж вы касательно нашего обещания, святой отец, то каюсь. Позабыли за всякими хлопотами и войнами. Но мы завтра отправляемся в Константинополь, вы не думайте!
— Отправляетесь — и правильно, — рассеянно согласился отец Колумбан. — Там вас ждут — не дождутся. Только, сын мой, видишь ли, в чём дело… Я, собственно, затем и пришёл в сей дальний край, чтобы тебе сказать… Именно тебе, не Мишелю — он по молодости лет да неопытности моих слов покуда в толк не возьмёт, — старец покряхтел, явно не зная, как перейти к главному. — Не скажу, чтобы я и сам их до конца уразумел… Только привиделся мне на днях во сне перекрёсток, вроде того, где я вас в дальний путь провожал. И вы все. Каждый из вас уехал по собственной дороге, а некий глас с Небес молвил вслед: «Сё вышло время ученичества и пришло время выбора». Как думаешь, что бы это значило?
— Н-ну, мнэ-э… — несколько невразумительно откликнулся фон Райхерт, сомневавшийся в своём умении верно истолковывать вещие сны святых подвижников.
— Вот и я так думаю, — поддакнул старец. — Видно, явилось мне знамение того, что кончилось то время, когда вы нуждались в советах и наставлениях.
В шотландском лагере нестройным хором грянули нечто воинственное. Отец Колумбан прислушался и, взъерошив пятернёй бороду, довольно крякнул:
— Душевно поют, аж слеза прошибает… Куда хоть вас занесло в ваших странствиях, сын мой?
— Это остров Кипр, — удивился вопросу германец. — Замок Липена неподалёку от города Никосии. Мы почти достигли Святой Земли.
— Кипр, Кипр, — пробормотал себе под нос святой отшельник, явно освежая в памяти начатки космогонии и географии мира. — Да уж, далековато. Что ж, благослови вас Господь в ваших начинаниях и делах, вас и тех, кто с вами заодно… — старик развернулся, явно собираясь уходить.
— Погодите, святой отец! — Гунтер наконец сообразил, что именно услышал, и здорово растерялся. Он как-то свыкся с мыслью, что их авантюрные замыслы были сперва выслушаны и одобрены отцом Колумбаном, в мудрости своей зревшим гораздо дальше и глубже кучки предприимчивых молодых людей. — Как же мы теперь справимся?.. Как узнаем, что надлежит совершить и что повлечёт за собой ошибку? Скажем, захват Кипра. В моей истории… во временах, когда жил я, крестоносцы убили на покорение острова почти два года. Теперь же им понадобилось всего два месяца… потому что я им малость помог. Это хорошо или плохо? Скажется ли это на истории будущего, и если скажется, то каким образом?
— Того, Гуннар, я не ведаю, — с искренней печалью отозвался святой отшельник. — Всевышний рассудил, вам надлежит учиться самим отличать плевелы от добрых злаков, свершая в мире то, что вы сочтёте разумным и правильным. Мне остаётся лишь уповать на вашу добродетель… а если таковой не сыщется, — он хмыкнул в бороду, — то хотя бы на ваш разум. Да, и ещё. Ты приглядываешь за вашим третьим товарищем, тем, что угодил из ещё более удивительных времён, нежели ты?
— Нет, — довольно резко заявил мессир фон Райхерт. — Я не сторож брату моему. К тому же у него и без нашей помощи всё прекрасно получается. Он освоился здесь куда быстрее, чем я.
Наставительная проповедь, которую рассчитывал услышать германец, так и не прозвучала. Старый священник удручённо покивал лысеющей головой, сгинув также незаметно и беззвучно, как и появился. Мгновение назад он вроде стоял напротив, но стоило германцу на миг отвести глаза — и перед ним осталась только потрескавшаяся кладка старой крепостной стены.
«Рассказать Мишелю? Нет, наверное, не стоит, — ошарашенный и озадаченный Гунтер брёл через лагерь, ища взглядом свой шатёр с прикреплённым над входом гербом белой вороны. — Не то, чтобы он не поверит… Просто ему и в самом деле ни к чему думать над такими проблемами. Высшие силы отложили партию, даровав шахматным фигуркам право самостоятельно перебираться с клетки на клетку. Даже соизволили послать вестника, дабы сообщил нам об этом. Почему именно сейчас, в этот день? Он какой-то особенный? Следует ли из этого, что нас бросили на произвол судьбы — или, напротив, предоставили полную свободу выбора?»
Благородный шевалье Ангерран де Фуа (в недавнем прошлом известный как Рено де Шатильон) тоже этим вечером принимал гостя. Незваного. Обнаруженного лично мессиром де Фуа в собственном бдительно охраняемом шатре. Гость восседал на раскладной постели и бодро хлебал редчайший дамасский бальзам на жасминовых лепестках прямо из горлышка глиняной бутыли. Сосуд был нахально позаимствован прямиком из личных запасов шевалье Ангеррана.
— Грабить верных соратников — грех, — меланхолично заметил мессир де Фуа, устраиваясь напротив гостя в сделанном на заказ кресле и вытягивая длинные ноги в новёхоньких сапогах. — Чем обязан, мэтр?..