Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

Рей уже успел побывать в армии несколько лет назад. Служить он был не обязан. Я помнил сюжет из его студенческого фильма, «Призыв», который был целиком автобиографичным. Находясь в депрессии по случаю разрыва с любимой, Рей записался добровольцем. (Надо полагать, совсем затосковал. Видно, та еще была подружка!) Проведя в Азии год и научившись курить траву и «тайские палочки»[25], Рей решил, что с него достаточно.

Он проглотил маленький шарик из алюминиевой фольги, который на рентгеновском снимке выглядел, как язва. Для большей убедительности Рей заявил, что он гомосексуалист, и ему сказали «go home».

Этим летом мне, Робби и Джиму пришли повестки явиться и пройти армейскую медкомиссию. Состоятельные родители Робби заплатили психиатру, чтобы тот сочинил бумагу, в которой было написано, что мальчик не годится для службы. После чего отправили Робби с этой бумагой проходить призывную комиссию в Тусон, Аризона, где местное движение за отмену призыва еще не сформировало у военных иммунитет к любым справкам.

Мне предстояло явиться на призывной центр в Лос-Анджелесе. Джиму — тоже, неделей позже.

Накануне медосмотра я совсем пал духом. Заголовки в «Los Angeles Times» сообщали, что первый из отказавшихся служить уже отправлен в тюрьму. Он был приятелем приятеля, с которым я как-то раз пообщался. Не в силах избавиться от тревоги, я не спал сутками, без конца глотая метедрин, которым меня заботливо снабдил Рей и читая «Дневник Альбиона Мунлайта» Кеннета Пэтчена для вдохновения. С пацифистской риторикой за поясом и одинокой губной гармошкой Боба Дилана, играющей “God Is On Our Side” (Бог на нашей стороне), в качестве музыкального фона, я пытался отыскать в себе решимость истинного борца за веру. Но к моменту, когда предки высадили меня из машины перед дверями призывного центра, я был на грани нервного истощения. Я толкнул вращающуюся дверь и шагнул внутрь огромного, шумного помещения армейского штаба, навстречу своей судьбе. На мне была потная рубашка в розовую и голубую полоску и коричневые вельветовые штаны, месяц не бывшие в стирке. Моя одежда смердела так, что я сам едва не падал в обморок от удушья.

— Бойцы, слушай мою команду! — рявкнул нам сержант-вербовщик, словно мы уже были на службе. — Заполните вот эти анкеты и марш на второй этаж, где будет производиться ваш медосмотр!

Я заполнил анкеты настолько коряво и неряшливо, насколько это мог бы сделать умственно неполноценный, думая о том, что если мне не дадут отсрочку, я сам стану умственно неполноценным прямо здесь на месте. Благодаря кислоте я открыл наличие здравого смысла в этом безумном мире. Благодаря армии я уже готов был его утратить. Моя музыкальная карьера, казалось, испаряется прямо у меня на глазах.

Заполняя анкеты, я заметил своего давнего школьный приятеля Эда Воркмана — тот бодро маршировал через зал прямо ко мне. Чёрт, подумал я, сейчас он меня попалит. Я низко нагнул голову, пытаясь спрятать лицо.

— Привет Джон! Как дела? Ну что, увидимся во Вьетнаме, братишка?

Его мачо-юмор не вызвал во мне никакого восторга. Я скорчил гримасу, боясь даже взглянуть на него, дабы не выйти из образа дауна, в который я так усиленно пытался войти. К счастью, он учуял исходящий от меня аромат, внимательно посмотрел на меня, покачал головой и молча пошагал дальше.

Когда он ушел, я встал и отправился сдавать анализы. У дверей лаборатории, где принимали анализ мочи, я подумал, как хорошо было бы подлить какой-нибудь гадости в мензурку с моим анализом — жаль, не догадался прихватить чего-нибудь заранее.

Но — увы, и мне оставалось только продолжать свой трип из кабинета в кабинет. Моя ярость и отчаянье росли, достигнув пика в очереди на прием к армейскому психиатру. Дело шло к развязке и у меня не было никаких идей. Если бы именно в этот момент у меня просто проверили пульс, то меня бы точно признали негодным к строевой без всякого дальнейшего медосмотра.

Стоя в очереди, я обратил внимание на женоподобного черного красавчика. Красавчик вел себя шумно, нетерпеливо, томно и жеманно. Я был готов поставить сто баксов, что уж он-то отсрочку получит.

Он послужил для меня источником вдохновения, в котором я так остро нуждался.

В кабинет психиатра я заходил на каменных ногах. Голова кружилась, сердце выскакивало, коленки подгибались. Психиатр сидел за столом. Избегая встречаться с ним взглядом, я взял стул, стоявший перед столом и со скрежетом протащил его в противоположный угол кабинета.

Затем уселся на него лицом к стене, прямо под портретом Президента Джонсона и большой фотографией бомбардировщика B-52.

— А НУ ИДИ СЮДА, ТЫ, ЗАСРАНЕЦ! — взревел психиатр.

Дрожа от страха, но обреченный далее следовать своему импровизированному плану, я с тем же скрежетом потащил стул обратно к столу. Усевшись, я перегнулся через невротично чистый стол, пока мое лицо не оказалось в нескольких дюймах от очков психиатра. Своим дыханием я мог бы сбить B-52 на том фото. Я неделю не мылся и не чистил зубы.