Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

— В армии служить хочешь? — осведомился врач, откинувшись назад и сдерживая вдох.

— Нет, сэр, честное слово, я боюсь, что не смогу с этим справиться, сэр — искренне ответил я. Мои глаза наполнились крокодиловыми слезами. Впервые в жизни я проходил пробу на актерское мастерство, даже не задумываясь об этом.

— Тебе пойдет на пользу! — отрезал психиатр, с отвращением тряся головой. Он шлепнул штемпель на мои бумаги, равнодушный к моим театральным талантам, и направил меня в следующий кабинет. Пошатываясь, я вышел за двери.

И очутился перед длинным столом, на котором складывались заполненные анкеты. Чернокожая женщина-волонтер приняла у меня документы. На вид лет пятидесяти, в униформе, едва не лопавшейся по швам и с добрым лицом — единственным добрым лицом, которое я видел за весь день. Когда я протягивал ей бумаги, она ощутила состояние моей души и чуть задержала меня возле стола. Указав на клеточку «гомосексуальные тенденции» в анкете, она спросила: «Проверьте внимательно, вы все заполнили?»

Я взглянул на нее, вначале испуганно, затем с надеждой, и она кивнула головой. Я так и не знаю, действительно ли она подумала, что я гей, или я просто показался ей слишком хрупким для армии.

Несколько часов спустя мне выдали мою классификацию: 1Y. Клерк сообщил мне, что через год я должен буду явиться на повторную проверку, но сейчас я был СВОБОДЕН! Мне бы конечно, хотелось получить 4F, что означало полную непригодность для армии, но желания подзадержаться здесь и начать им что-то доказывать у меня не возникло.

Мама подобрала меня на углу МакАртур Парк. Садясь в машину, я очень стеснялся, что от меня плохо пахнет, но когда я, наконец, рассказал ей о своих злоключениях, я понял, что мой запах — это самое меньшее, что ее беспокоило.

Что касается отца, то он никак не проявил своих чувств по данному поводу.

Теперь последним, кому предстояло отмазаться от армии, оставался Моррисон.

* * *

14 июля, в день взятия Бастилии, я отвез Джима на медкомиссию. Перед призывным центром выстроилась длинная очередь, и Джим бесстрастным тоном предложил мне пойти прогуляться и вернуться за ним через пару часов. К этому времени он со всем управится. Я попытался сказать, что у меня лично на это «все» ушел целый день сплошной нервотрепки, но он в ответ только глянул на меня со своей волчьей ухмылкой, и я сразу согласился сходить куда-то перекусить, чтобы потом вернуться за ним. Мне по любому не хотелось торчать около призывного центра. Я начинал нервничать просто от того, что нахожусь в этом месте.

Я вернулся в полдень, и будьте уверены, он стоял у входа — само спокойствие, подпирая стенку спиной, одна нога согнута в колене — и расчесывал кудри на висках обеими пятернями.

Я ткнулся колесом в бордюр и вылетел из машины, пока он неспешно шествовал ко мне.

— Ну что? Что случилось? — заорал я, перекрывая шум машин. — Ты прошел? Ну, рассказывай же!

Моррисон пожал плечами и сказал:

— Не кипишуй. Все уже закончилось. Мне дали классификацию «Z», — и он скользнул в машину.

Я выдохнул, потряс головой и сел за руль.

— Что еще, на хрен, за классификация «Z»?

Я завел «газель», поставил на первую и мы тихо покатили в сторону Голливуда.

— Джим, ну расскажи, что ты там исполнил?

Вместо ответа он расплылся в своей озорной улыбке. Goddamn! — подумал я. Это уже чересчур, ну что ж ты за человек такой? Меня чуть инфаркт не схватил на этой комиссии, а ему хоть бы что! Всю дорогу я продолжал допытываться, как ему это удалось, но он лишь улыбался, наслаждаясь собственной загадочностью. Как ему удалось так лихо заморочить им головы? Я терялся в догадках.

Мы ехали по фривею Санта Моника, направляясь в «Allouette Caffee Shop» в Венеции, когда в моем старом приемнике зазвучали аккорды роллинговской “King Bee”.

Джим немедленно навострил уши и начал громко отбивать ритм кулаками по «торпеде».

— Люблю эту песню, ты знаешь, но меня напрягает, когда Рей — наш «старый блюзер» — начинает ее петь на репетиции, — вдруг произнес он со странной интонацией.

— Почему? — удивился я. — Меняем волну, плюс Робби там вкусно играет слайдером.

Джим пожал плечами, и снова стал стучать по «торпеде», действуя мне на нервы.

— Ну, не знаю… Как по мне, Рей неплохо поет, — добавил я.

И снова долгая пауза вместо ответа.

— Да, только банально очень, — ответил наконец Джим.

Я сменил тему.

— Ты не поверишь, но в прошлый уикенд, когда я принимал кислоту, я подумал, что я — Бог!

— Что, серьезно? — саркастично отозвался Джим.

— Так вот, мы закинулись и пошли на пляж в Малибу с Биллом Вольфом, Джорджи — той телкой, что вечно крутится вокруг Робби, и с моим приятелем Грантом, пианистом. Долго топали по руслу пересохшего ручья. Я залез на холмик, осмотреться, пока Грант и Билл пробирались по ручью. Джорджи пошла прогуляться к монастырю Sierra Retreat, он там неподалеку, и я видел издалека, как она полезла на здоровенный деревянный крест, и сидела там на перекладине, как ворона, глядя на океан…

— Ха-ха-ха!