Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

Вечер за вечером: пьяные морячки, маньячного вида субъекты в длинных дождевиках, да альфонсы-неудачники. Час за часом, до рвоты, в вонючем подвальчике, отделанном под корабельный кубрик, стиснувшись на сцене размером с воронье гнездо. Рей сидел настолько близко от моих барабанов, что ему приходилось отшатываться, когда я бил по правой тарелке. Робби жался слева, едва не задевая другую тарелку грифом своей гитары. Джим балансировал на краю сцены в десять футов высотой. Прямо напротив нас, на другом конце помещения, имелась подвешенная к потолку клетка, в которой совершала телодвижения пергидрольная блондинка, «Роннда Лейн, танцовщица гоу-гоу» — как она именовалась в афише над барной стойкой. Она не была звездой кордебалета «Рокеттс», и глаз на ней не отдыхал..

Поскольку у нас имелся своего рода карт-бланш играть что вздумается, мы стали экспериментировать. Долгие, джазовые инструментальные соло в “Light My Fire” и поэтические потоки сознания в “The End” родились в «Fog».

Сценическое поведение Джима тоже было далеко от совершенства: он почти все время стоял к публике задом. Мы обозлились как-то, в один из вечеров, после очередного смазанного сета, и наехали на Джима за его робость и застенчивость. Мы потребовали, чтобы он заставил себя почаще оборачиваться и стоять, как подобает, лицом к аудитории. Он кивнул, не сказав в ответ ни слова. Мы привыкли глядеть друг на друга во время репетиций, и Джим еще не чувствовал себя настолько уверенно, чтобы разорвать это кольцо энергии. Стоит заметить, он терпеть не мог поучений и нотаций во всем, что не касалось непосредственно музыки.

Рей рассказывал, как однажды, когда Джим еще жил на квартире у него с Дороти, он предложил Джиму сходить к парикмахеру и сделать прическу — мол, будешь выглядеть поприличнее. В ответ Джим наорал на Рея, чтобы тот никогда и ни за что больше не говорил ему, что делать.

«Я всего лишь сказал ему о какой-то там стрижке, — жаловался мне Рей позже. — В жизни не стану с ним больше говорить на эту тему». Рей любил выступить в роли этакого Мистера Уверенность, здравомыслящего и красноречивого, но что-то в этом инциденте поубавило ветру в его парусах. Он был в шоке из-за того, что его так откровенно послали, после всего, что он сделал для Джима. Но, с другой стороны, Джим был не намерен принимать какие бы то ни было советы от «отца», а Рей был на шесть или семь лет старше всех нас и все свободное время проводил вместе с Дороти. Имея отцом флотского адмирала, Джим был чувствителен к критике и воспринимал любой совет как приказ, а любого, кто его давал, ассоциировал с этим архетипическим отцовским образом.

Пару недель спустя после беседы на тему прически, Джим съехал от Рея и снял квартирку в Венеции на пару со своим приятелем по UCLA Филом Олено. В это же время он затусовался с компанией новых приятелей, среди которых был некий Феликс Венейбл, местный фрик-наркоман, торчавший на стимуляторах. Феликс тоже учился в киношколе, но, похоже, наркотики были его главной специализацией.

В это же время Рей арендовал половину первого этажа в большом ветхом особняке на пустынном пляже к югу от Бульвара Вашингтон. Аренда обошлась в двести долларов в месяц — ужасно дорого для нас по тем временам. Он сказал нам, что группа сможет репетировать здесь, при том, что он с Дороти намерен обитать здесь же, а оплату за помещение мы будем делить на всех!

Нам вовсе не улыбалось выкладывать двести баксов в месяц за гигантское репетиционное помещение со спальней для Рея в придачу. Рей умел заразить всех своим оптимистическим взглядом на жизнь, но был при этом упрям как осел, и если западал на какую-то идею, то переубедить его было невозможно. Чёрт, где, спрашивается, мы возьмем деньги на аренду за следующий месяц? Никто из нас ничего не сказал по этому поводу, игра в молчанку, похоже, начала становиться кредо Doors-клуба. И, в итоге, с июля мы начали проводить репетиции в особняке у Манчарека.

Рей хорошо устроился, организовав себе дом на пляже и живя в нем за счет группы. Все остальные, а именно, Робби, Джим и я, носились по улицам, выискивая, где бы еще сыграть, чтобы расплатиться за аренду. Рей отказался присоединиться к нам, утверждая, что это пустая трата времени. Он был прав. В затрапезных барах на Бульваре Голливуд, где отродясь не игралось живой музыки, ловить было нечего. Но мы втроем продолжали поиски, несмотря на разочарование, поскольку так у нас, по крайней мере, было ощущение, что мы делаем хоть что-то. Рано или поздно эмоции должны были прорваться. Джим начал ворчать по поводу «старого еб…ря, который, весь в шоколаде, отвисает со своей «типа женой» на пляже». Мы повадились заваливать к Рею на хаус во всякое неприличное время, скажем, часиков в шесть с утра. В конце концов, Рей ведь сказал, что мы можем считать этот дом своим, так что…