Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

Прежде чем я сообразил, что происходит, Пэм сняла с себя всю одежду, что было весьма стимулирующим для молодого парня-католика типа меня. Она позволила мне обежать ладонями все ее тело, стоя запрокинув голову и вытянув руки к потолку. Она вела себя абсолютно свободно, как блаженная.

Мне едва удалось воткнуть, прежде чем кончить. Я старался думать о цифрах и считал в уме. Мне было не до прелюдий и заботы об ее оргазме. Впрочем, я и не знал, что у женщин тоже есть оргазм или что чувства для них не мене важны, чем само исполнение, мои сексуальные познания на тот момент не отличались особой глубиной.

На следующее утро появился Крис, и вид у него был недовольный. Не то чтобы слишком злой, но недовольный. Пэм сказала «hi» и еще пару слов, чтоб его успокоить… Я так понял, что свободная любовь была не настолько свободной.

Я сел в фуникулер и спустился на Фишерман Варф[33]. Помнится, я долго глядел на Алькатрас[34], мерцавший посреди залива и думал о том, что нашел Свою Единственную.

Словом, подобно большинству современных юнцов, я изучал сексуальность на улице. Я продолжал встречаться с Пэм во время наших последующих визитов в Сан-Франциско, выискивая ее по развалюхам или стучась в двери ее квартир ее бойфрендов. Никто не имел ничего против.

Тот факт, что мы теперь зарабатывали себе на жизнь своей музыкой вызывал у нас чувство удовлетворения, придавал уверенности и сил. Робби, выросший в достатке, не был так впечатлен двумястами пятьюдесятью баксами в месяц, но его грело то, что его песни исполняются на публике. «Манзарек благодарен успеху за то, что впервые обрел возможность жить вполне комфортабельной жизнью», — писал про Рея журналист из «Vogue». Джим и я считали, что нам следует быть особо внимательными по отношению ко всем этим деньгам и комплиментам. Я практиковал йогу, чтобы как-то сохранять чувство реальности, при каждом удобном случае фиксируя себя на мысли о том, что все эти восторги и эмоции на самом деле просто майя (индийское слово, обозначающее иллюзии). В школе меня презирали, с чего вдруг мне стать великим теперь? У меня был горький привкус во рту. Это так мне дали отыграться, что ли?

После нашего гипнотического дебюта в Авалоне в качестве хедлайненров, на следующий уикенд мы сыграли в «Winterland Ballroom». Я был удивлен, что The Doors понравились тусовке в Сан-Франциско. В наших песнях не пелось о мире и любви, они были о сексе и смерти. Моррисон, одетый во все черное, разительно контрастировал с радужным дресс-кодом Сан-Франциско — и он не заплетал цветы себе в волосы.(Именно тогда, в начале 1967-го, мы впервые начали встречать клонов Моррисона. На Улице Хейт Эшбери обитал парень по имени Жан, он тоже одевался сплошь в черную кожу. Жан приглашал нас к себе домой на вечеринки, мы даже сходили на них несколько раз поначалу. Они были похожи на сцены из «Сатирикона» Феллини: куча народу, лениво развалившегося на полу и укуренного до потери сознания).

Во время концерта в «Винтерленде» Джим методично бросал цветы, которые фаны дарили ему, на барабаны, мне под палочки. Он истерически смеялся, зная, что я не могу испортить номер и остановиться посреди песни; мои палочки молотили по нежным лепесткам роз и маргариток. Наверное, это был его способ простебать мой имидж «дитя цветов».

В тот вечер, в перерыве между сетами, Пол Кантнер из Airplane предложил съездить в Авалон, всего в паре миль отсюда, послушать Big Brother and the Holding Company. Нам говорили, что их вокалистка отменно хороша, и это стоит того, чтобы подсуетиться, рискуя опоздать на свое выступление. Помнится, я подумал, что девушка, которая назвала себя «Большой Брат», должно быть, та еще туша. Я приготовился к возможному разочарованию. Тем не менее, мы с Робби погнали на взятой напрокат машине, и прибыли как раз посередине пламенного исполнения “Down On Me”: «…кажется, все, в целом мире большом… обрушиваются на меня, обрушиваются на меня». Я не мог поверить своим ушам и глазам, глядя на юную белую девушку на сцене! Если бы я не видел ее, я был бы готов поклясться, что это поет кто-то из старых черных блюзовых певиц, типа Бесси Смит. Она пела с болью и страстью, борясь с микрофоном, словно ее било током. Позже ее назовут Джимом Моррисоном в женском обличье.

После выступления я заглянул к ней в гримерку, чтобы выразить свое восхищение. Она дружелюбно поблагодарила меня и предложила отхлебнуть из ее галлона красного вина. Вблизи Дженис Джоплин выглядела не столь привлекательно, как на расстоянии, но она была милой и славной, и ее глубокий хрипловатый голос сразу напомнил мне о том, с какой мощью она способна петь блюз.

На следующее утро небритый управляющий нашей вшивой гостиницы вломился в наши номера в 8 утра с криками: «А НУ, ВЫПИСЫВАЙТЕСЬ, ХИППИ!» Мы догадались, что он был так зол из-за Моррисона, который прихватил с собой девушку с концерта, и она пробыла с ним всю ночь — а приводить женщин в номера запрещалось. Спорю, если бы ему дополнительно заплатили, он был бы как шелковый.