Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

На следующий день мы сидели в «Enrico’s Cafe» за уличным столиком, с капуччино и утренними газетами. В «San Francisco Chronicle» не было ничего, зато Рей наткнулся на ревю о нас в «The New York Times».

Когда The Doors начали играть свою центральную вещь, — писал Роберт Виндилер, в отчете о нашем выступлении в «Винтерленд», — в зале воцарилась тишина, и публика вела себя так, словно пришла на концерт камерной музыки.

— Камерная музыка! — грохнул Джим, перекрывая шум уличного движения.

— Прикинь, — сказал я, заказывая итальянское пирожное.

— Вот прогнал, — пробурчал Робби.

Рей кивнул, как будто все шло точно по плану.

Хрустальный Корабль покидал безопасные берега Калифорнии и отправлялся в высокие широты. Мы не могли знать, что нам больше никогда не вернуться к тихим радостям гавани.

Глава 8. Twentieth Century Fox Лиса Двадцатого Века

Итак, она по-модному худа
И по-модному чуть опоздает…

Она королева крутизны

Она леди, которая ждет
Давно окончил школу ум ее
И с тех пор колебаний не знает…

Она не тратит время зря на словеса

Она Двадцатого Века Лиса

* * *

Все лето 1967-го мы провели, мотаясь по стране, с одного берега на другой, с концерта на концерт, из студии в студию. Мы вновь дали о себе знать в Нью-Йорке, выступив в клубе «Scene» в июне, как раз в тот момент, когда в Калифорнии проходил поп-фестиваль в Монтерее, самый первый из всех. Я был жутко расстроен, что нам пришлось играть в каком-то зачуханном клубе на другом конце страны, в то время, когда большинство самых значимых групп 60-х съехались в Монтерей. Разумеется, нас даже не пригласили! Позже Дерек Тейлор, один из организаторов, объяснял это тем, что «нас проглядели». Дерьмо. Знали они про нас. Они нас боялись. Мы не вписывались в формат фестиваля: мир, любовь и «власть цветов». Мы представляли теневую сторону. Моя детско-цветочная половинка рвалась поплясать под кислотой на фестивале, но я был в демонических Doors.

Дни и недели слипались из-за постоянных выступлений. Меня начало колотить перед каждой очередной поездкой в аэропорт. С Джимом в особенности. Иногда казалось, что самолет — это ловушка, в которой я заперт вместе с душевнобольным. Я думал: если бы остальные пассажиры знали, что происходит у Джима в башке («Смятение, вся моя жизнь — это сорванный занавес, и вот — разум рушится мой»), они бы кинулись к выходу, расхватали парашюты и повыпрыгивали, «потому что он откроет двери по любому». Он выждет момент, когда мы взлетим повыше и расслабимся… Во время одного из полетов Джим так напился и расшумелся, что стюардесса вызвала в салон капитана. Джим стал по стойке «смирно», сказал: «Йес, сэр» и быстренько сел на свое место, под строгим взглядом капитана. Любопытно.

Мои впечатления после выступлений были горько-сладкими. Стоил ли волшебный час на сцене всех этих безумств и мытарств в пути?

Жак Хольцман, который был, кроме всего прочего, президентом фолк-лейбла, пригласил на ужин Пола Саймона и проиграл ему несколько наших демо со второго альбома. Он сказал Полу, что The Doors могут стать самой выдающейся группой в Штатах, и Саймон с ним согласился. Он также согласился взять нас на разогрев на концерт Simon and Garfunkel в Форест Хилл. Десять тысяч народу!

Мы сильно нервничали пред концертом, когда Саймон зашел к нам за сцену пожелать удачи. Он был очень дружелюбен. Я не знаю отчего, то ли из-за нервов, то ли потому что Джим вообще терпеть не мог фолк-музыки, но Саймону он нахамил. Назовем вещи своими именами: он послал его на хер из нашей гримерки. Парня, который нас нанял! Затем мы вышли играть, и Джим был как отмороженный. Он не шел ни на какой контакт с публикой. Под занавес выступления — мы играли “The End”, на словах «Father, I want to kill you» — Джим дал выход всей своей ненависти, ярости и прочему, что не давало ему дышать спокойно, разразившись отчаянными воплями и расколотив о сцену микрофон. Это продолжалось почти минуту. Публика слегка проснулась и призадумалась, что такое ей здесь демонстрируют. После перерыва Пол и Арти вышли на сцену под громогласные аплодисменты.

* * *

В июле “Light My Fire” заняла первое место в национальном хит-параде, и продержалась на этом месте весь месяц. Она оставалась в чартах двадцать шесть недель — неслыханное дело. Словно пожар, разнесся слух, что эта песня была гимном во время летних расовых волнений в Детройте.