Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Я ищу в этих событиях Роберта, но в моей памяти он просто вместе с теми, кто был среди молодых, хотя на трибуну его не выдергивали и имя, как его друзей, не склоняли. Впрочем, неправда. Под руководством Ильичева, тогдашнего идеолога, вскоре в ЦК состоятся две встречи с творческой молодежью. Отдельно от Союза писателей в президиуме секретари, и один из них, кажется Аркадий Васильев, бросит в зал: «Щипачевский набор!» – а бедный Степан Петрович будет растерянно объяснять залу, отчего молодые за их талант были приняты скопом в Союз писателей. Роберт Рождественский тоже произнесет слово от имени молодых, вполне лояльное, но тактично, без надрыва. Он в ту пору уже был по ту сторону стола, среди номенклатуры. Полагаю, что этот стол президиума, как граница, в какой-то мере пролег между ним и остальными. Хотя я согласен с Окуджавой, который, отмечая секретарский период Роберта, говорит, что он «не был мечен злом». Но вот вспоминаю его постоянную рубрику на телевидении, нечто вроде публицистики. Он и поселяется в Переделкине, под боком у литературной элиты, хотя в недавнее время еще сам бросал в их адрес иронично:

Понастроили заборов, закупорились в глуши,
Что ж вы, братцы, инженеры человеческой души?!

(Воспроизвожу по памяти.)

Но опять же, не в секретарской он живет дачке, а в своем, купленном на поэтические заработки доме. Но возглавляет делегации, произносит необходимые при случае речи, не лишенные юмора, и мне вдруг повезло: после многолетних запретов (был «невыездным») попадаю вместе с ним в поездку в Италию. У меня и фотография хранится на память: мы сидим на мраморных ступеньках знаменитого музея на площади Венеции в Риме, втроем, и Алла Киреева рядом.

Я часто вспоминаю эту поездку как подарок судьбы. Хотя потом выяснилось, был еще один в этой поездке человек, который за мной приглядывал и подробно доносил. Но не Роберт, тут была возможность лишний раз убедиться, что наш товарищ не скурвился, не забурел, все те же врожденная интеллигентность, уважение, соучастие к ближним, которые мы в нем всегда ценили.

Юлиу Эдлис где-то замечает, что в нем грима было меньше, чем в других. А я думаю, что грима не было вовсе. Он был естествен, это в нем и привлекало. А через других знакомых доходило, что Роберт не разучился откликаться на чужие беды, многим помогает.

В это время никаких личных контактов у нас уже не было. Но запомнился день рождения приятеля в кафе «Белый аист», и вдруг Роберт поднял тост за меня, сказав какие-то прочувственные слова о повести «Ночевала тучка золотая». Повесть только вышла, и хоть друзья ее знали задолго до этого, а этот приятель как раз хранил (как положено, под бельем у своих родителей) рукописный экземпляр повести, слово Роберта было для меня особенно ценно. Одна из первых, хоть и устных, рецензий. Не просто отметил, а поставил (он, давно знаменитый!) на один уровень с классикой.

Я не обожаю воспоминаний, где мемуаристы более рассказывают о себе, чем о предмете воспоминаний. Даже бытовала шутка про одного сочинителя детективов, что, произнося тосты, он любой чужой день рождения превращает в свой. Но, кажется, и мне не удалось избежать того же самого. Меня, наверное, оправдывает тема, обозначенная самим Робертом: так кто же такие «мы»?

Так вот, последние встречи для меня не менее важные, даже главные, это когда Роберт пришел к нам в Комиссию по помилованию. Точно помню, что пригласил его Булат Окуджава. Но, полагаю, дело не только в авторитете Булата, привела его к нам та же гражданская позиция, которая привела и Булата, и других: возможность в трудные времена снова обрести себя полнокровно в гражданском обществе, там, где можно незримо, нерекламно, но вполне достойно помогать самым несчастным, тем, кто оступился и попал в беду. О болезнях, которые его в это время преследовали, не упоминал. В последних стихах, которых мы тогда не знали, он скажет со всей пронзительностью:

Переломано все, будто после большого погрома…
Значит, надобно заново связывать тонкую нить.
И любое дождливое утро встречать первозданно.
И потворствовать внукам. И даже болезни ценить…

Его приход к нам тоже означал, что он связывает с друзьями, с новой активной жизнью эту самую «тонкую нить». А родные его потом рассказывали, что каждый раз, собираясь на наши заседания, собирался как на праздник. Сидел рядом с Булатом и во время голосования, хоть знал, что еще не утвержден в составе Комиссии президентом, тоже поднимал руку, но не совсем уверенно, а как бы наполовину, я этот жест сразу про себя отметил и оценил. Он уже участвовал, уже был с нами, хотя немного обижался: кремлевская бюрократия оказалась на этот раз особенно долгой.