Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Вот так, втихомолку, постоял я рядышком с дорогим мне именем и двинулся на поиски Ивана Алексеевича Бунина, уверенный, что угадаю его по необычному кресту, форму которого взяли у некогда увиденного писателем креста на Труворовом городище в Изборске. Где-то упоминается, что такие кресты вроде бы стояли на месте боев с тевтонскими рыцарями. Но мне еще известно, что подобные каменные кресты наши новгородские и тверские предки ставили на пограничных землях, и сам видел такой крест (Стерженский), который некогда стоял неподалеку от Селигера. Но и в этом я вижу знак: Бунин и в самом деле являет собой некое пограничье – между ушедшей интеллигенцией Серебряного века и той новой, советской, пришедшей ей на смену.

«Почему мы непримиримы с большевизмом? – написал он. – Я совершенно убежден, что низменней, лживее, злей и деспотичней этой деятельности еще не было в человеческой истории даже в самые подлые и кровавые времена…» Вот вам и вся правда. И не надо больше никаких выдумок от компашки Зюганова. Но можно представить пережитое Буниным лично, если он в порыве откровения воскликнет: «И не было дня в моей жизни страшнее этого дня, – имея в виду приход большевиков, – видит Бог, воистину так!»

Это уже наша доморощенная прислужливая интеллигенция будет лепить с первых лет Октября положительный образ советской власти. И одним из первых – наш обожаемый властями основоположник соцреализма. Много горьких слов посвятит Бунин Горькому. «Влияние его очень велико, волею судеб – он очень известный русский человек, и вспомните, скольких сбил с толку его открытый переход к большевикам, его двухлетний горячий труд плечом к плечу с «Владимиром Ильичом», Петерсом, с Дзержинским, его акафисты советской власти! Недаром после убийства Урицкого, когда, по свидетельству петербургской «Красной газеты», в одну ночь была убита «ровно тысяча» ни в чем неповинных людей, Горький выступил председателем на торжественном собрании ЦИКа, и недаром повесили большевики плакаты по всему Петербургу: «Примирение русской интеллигенции с советской властью»!

Так что же на самом деле произошло с интеллигенцией?

«Что произошло? – отвечает Бунин. – Произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека…» И проясняет мысль, приведя слова историка Ключевского: «Конец русскому государству будет тогда, когда разрушатся наши нравственные основы, когда погаснут лампады над гробницей Сергия Преподобного и закроются врата его лавры». И Бунин заключает: «Великие слова, ныне ставшие ужасными! Основы разрушены, врата закрыты, и лампады погашены. Но и без лампад не бывать Русской земле – и нельзя, преступно служить ее тьме…»

Падение человека – вот, наверное, главное, что он мог сказать о России. Ведь высочайший образец человека, интеллигента являл сам Иван Алексеевич. Ну а те, кто служит тьме… Вам ничего не напоминает убийство тысячи невинных человек и ответ на так называемый терроризм (убийство Урицкого)? Ведь и мы, и мы на так называемый терроризм (неведомо кем взорванные дома) отвечаем серией убийств, но теперь уже подвергнув уничтожению более чем тысячу… Целый народ! И наши сегодняшние творческие наследники Горького единодушно такое массовое убийство поддержат. А «горячий труд плечом к плечу» с чекистами их еще более вдохновит. Ибо остальные же, «прочие» – предатели. И тут мы с Иваном Алексеевичем заодно: «Да, да, мы, прочие писатели, тщетно кричавшие всему христианскому миру устами покойного Андреева: «Спасите наши души!» – мы, погибающие в эмиграции, в несказанной муке за Россию, превращенную в необъятное Лобное место, каменеющие в столбняке перед тем, что горьковская Россия ужаснула и опозорила все человечество…»

Господи, кричим, но что до нас этому самому человечеству. «Мир отвернулся от страждущей России, – скажет Бунин. – Он только порой уподоблялся тому римскому солдату, который поднес к устам Распятого губку с уксусом… Когда дело идет о России, тотчас вспоминает правило о невмешательстве… и спокойно смотрит на русские «внутренние дела»… погром, длящийся в России…»

Но далее о себе и других таких же, как он: «Поистине действовали мы, несмотря на все наши человеческие падения и слабости, от имени нашего Божеского образа и подобия. И еще от имени России: не той, что предала Христа за тридцать сребреников, за разрешение на грабеж и убийство и погрязла в мерзости всяческих злодеяний и всяческой нравственной проказы, а России другой, подъяремной, страждущей, но все же не до конца покоренной… Неизвестно, что было бы в Европе, не будь этого противоборства».

На могиле Бунина бирюзовые, неведомые мне цветы. И тишина. Лишь легкий хруст щебня под ногами случайных прохожих, слышна русская речь. А на пути еще одна могила: Мережковский и Зинаида Гиппиус. Мы знаем, они посещали в Грассе дом Бунина, и там впервые Гиппиус прочла страницы своего дневника, выявив все большевистское как абсурд, который объяснить нельзя. «Мы недвижимы и безгласны, мы (вместе с народом нашим) вряд ли уже достойны называться людьми – но мы еще живы, и мы знаем, знаем…»