Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Война в Чечне, варварская, позорная, под бездарным командованием наших генералов, открыла удивленному обществу чудовищную изнанку: дезорганизованная, не способная ни к каким реальным боевым действиям, она оказалась менее профессиональной, чем необученные чеченские ополченцы. При всей закрытости информации, а практически цензуре на все, что поступает с Кавказа (да я и сам, находясь в Моздоке, видел, как засвечивали пленки у корреспондентов, как блокировали телевизионщиков с НТВ, называя их «голосом Дудаева» и т. д.), до нас доходят сведения о бессмысленной гибели наших детей, о мародерстве, о жестокости других, о наркомании, цинизме, торговле оружием третьих… Я уже как-то говорил, что вслед за «афганским синдромом», вызвавшим волну преступлений тех молодых, кто, вернувшись домой, не смог обрести себя, возник «чеченский синдром», и мы, приводя опять же не столь достоверно количество жертв и почти привыкнув к ним, никогда не узнаем, сколько молодых душ реально сломала эта война.

Но повторю, армия, какова бы она ни была, лишь слепок нашего общества, и никакие реформы, никакие структурные изменения внутри ее, хотя, возможно, они нужны, и никакие перестановки в генералитете не могут изменить нравственного климата, он – отражение того, что происходит вокруг нас. И когда происходит нечто чрезвычайное, подобное трагедии в Баренцевом море, мы должны с вами знать: это не могло не быть. Можно задним числом найти и разжаловать виноватых, хотя скорей всего ничего этого не будет, можно осудить «стрелочников», заменить командиров, навести, как говорят, порядок, а что-то свалить и на президента, но невозможно предотвратить другие грядущие трагедии.

Что же касается тех несчастных, которых мы (мы с вами!) обрекли на гибель, они будут долго стучаться сквозь стальную оболочку в наши души. Может быть, достучатся?

Как помиловали господина Поупа

Признаюсь, привыкший к тому, что в своих письмах россияне в основном требуют ужесточения наказаний, я вдруг с удивлением обнаружил, что наше население может вдруг оказаться сердобольным. Я говорю о суде над гражданином США Эдмонтом Поупом, обвиненным в шпионаже, который мы могли, в большей или меньшей степени, наблюдать в теленовостях. К нашему суду вообще и к суду над Поупом у меня отношение довольно критическое. Впрочем, для дальнейшей процедуры помилования это никакого значения не имело. Но выяснилось вдруг, что за судьбу американца переживают многие и многие люди, которые при встречах и на улице тоже выражали свое удовлетворение помилованием осужденного, они же задавали множество вопросов. Спрашивали, например, почему мы так быстро это решали, и не было ли тут нарушения закона, и не было ли на то указания свыше, какого-нибудь, скажем, «звонка со Старой площади» или даже – тут мне подмигивали – некоей договоренности с самим Владимиром Владимировичем! Я отвечал, что не было. Не было. Не было.

Теперь по порядку. Решение суда, честно говоря, не было милосердным: по той же статье могли осудить и на десять лет, а дали по максимуму: двадцать. И седьмого декабря в час дня, отказавшись от апелляции в Верховный суд, господин Поуп направил на имя президента Путина прошение, написанное от руки по-английски, с просьбой его помиловать. В прошении сообщалось, что сам осужденный болен раком, а его отец, тоже смертельно больной человек, может не увидеть и не проститься с сыном. Это, кстати, был единственный «звонок», заставивший нас поторопиться. Тем более на памяти у нас был случай, когда мы по каким-то причинам промедлили с освобождением и человек умер в тюрьме. Так что формула «Спешите делать добро» для нас далеко не абстрактная.

На утро в пятницу 8 декабря было назначено заседание, поскольку далее шли выходные дни и праздники, а ближайшим рабочим вторником для Комиссии оказывалось лишь 19 декабря. Я лично взял на себя инициативу собрать людей и сам их обзванивал, отреагировали даже те, кто был болен. В это же время по моей просьбе начальник управления помилования Цивилев, человек исключительного милосердия, «добывал» копию судебного решения. Это было непросто. Копию получили лишь за час до заседания и срочно тиражировали тут же, в кабинете, пока собиралась Комиссия. Так что отвечаю своим оппонентам: ничто заранее не готовилось и не решалось. Инциатива исходила только от нас.

Бывали ли такие случаи прежде? Бывали, когда, обсуждая дело маньяка Чикатило, мы заседали подряд несколько дней, а недавно в срочном порядке рассматривали дело преступника, умирающего от туберкулеза в «Матросской Тишине», просил за него сам начальник учреждения, и указ об освобождении умирающего был подписан президентом быстрей, чем здесь, – всего за три дня.