Это было отвратительно. Допрос тянулся целую вечность, они хотели знать массу подробностей о Пито и обо мне. Разумеется, ничего плохого я о нем не сказала, зачем бы мне это делать? Мы не держали зла друг на друга. Но Пито все равно отправился за решетку, очевидно, полиция все же нарыла какую-то дрянь у него дома.
После этого я поговорила с папой и объяснила ему, что этот кубик мне не принадлежал, только не сказала, что его принес Том. Не знаю, поверил ли мне папа, но когда речь зашла о приятельнице Марии из полиции, даже он нахмурил лоб и согласился, что вмешивать в это дело посторонних было не лучшей идеей.
– Мария могла бы для начала поговорить со мной, – посетовала я таким нежным голоском, какой только смогла изобразить.
– Ей стоило поговорить
Я видела, что он обижен на Марию, и этот факт заставлял меня ощущать странное довольство. Словно я наконец смогла загнать его в угол и заставила сделать выбор.
И папа выбрал меня, свою дочь.
40
И вот наступила осень, непохожая ни на одну осень в моей прежней жизни. Лес на Королевском Мысе пылал оранжевыми, красными и охренными отблесками. По ночам иней покрывал оконные стекла диковинными узорами. Море с каждым днем становилось темнее и холоднее, и в конце концов купаться стало невозможно.
Я повзрослела, и у меня появились взрослые проблемы.
Само определение «взрослые» подразумевало, что ни с кем из взрослых такие проблемы обсуждать нельзя.
Конечно, у меня были подружки, особенно в баскетбольной секции, но рассказать им, что меня бьет парень… это было немыслимо. Нет, я не считала, что в побоях была моя вина – с мозгами у меня было плохо не до такой степени. Но мне было стыдно, что я, по мнению других такая сильная и несгибаемая, не порвала с ним давным-давно.
Однажды в октябре Казимир снова устроил вечеринку. Это была дежурная тусовка в усадьбе. Мама и папа де Веги в основном жили в Швейцарии, так что Казимир с братьями тусили без перерыва. После этих сборищ даже не нужно было наводить порядок. Ну, вернее,
Паола была кроткой и нежной, как ребенок. Если честно, я так и подумала, когда впервые ее увидела. Волосы она носила убранными в узел на шее, и чаще всего появлялась в заношенном спортивном костюме с лампасами. Лицо Паолы имело изящные черты, у нее были высокие скулы и полные губы. Она была по-детски хорошенькой и, вероятно, нравилась парням. Когда я впервые ее увидела, то пыталась завязать разговор и по-французски, и по-арабски, но Паола только растерянно улыбнулась и попятилась прочь из кухни с потухшим взглядом и губкой в руке.
Она казалась мне похожей на испуганного щенка.
– Да и черт с ней, – бросил Казимир, откупоривая пиво. – Она латинос, знает только испанский.
– Как же вы тогда общаетесь? – спросил Том. – Или язык тела помогает?
Он задвигал бедрами, язвительно поглядывая на Казимира.
Казимир снисходительно ухмыльнулся и вышел из кухни, держа в руке бутылку пива.
– Он запал на нее, – шепнул мне Том. – Давно уже запал, только вот она ему не дает.
В тот вечер у Казимира собралось необычно много народу. Едва мы пришли и Том отправился за напитками, передо мной возник Харольд, брат Казимира.
Я кивнула ему. Мы никогда не разговаривали – Харольд казался мне немного подозрительным. Он походил на Казимира светлыми волосами и загорелой кожей, но был коренаст и ниже ростом. Голова его, казалось, сидела прямо на грудной клетке, ляжки были мощными, как бревна, а под рубашкой топорщились перекачанные бицепсы.
– Так это ты Ясмин? – спросил он, не глядя на меня.
– М-м-м, да.
Он кивнул и прикурил сигарету.
– И ты приехала сюда из?..
– Что ты имеешь в виду?
Харольд затянулся и выпустил дым в мою сторону.
– Ты же не шведка?
– Нет, мой папа француз. А что?
Харольд покосился на свою сигарету и вскинул бровь.
– Я слышал иное.
– И что же?
– Что ты арабка.
Я совершенно растерялась. Все знали, что Харольд – расист, но тот факт, что он счел – или решил, – что я арабка, по той лишь причине, что мои дед с бабкой были родом из Марокко, заставил меня потерять дар речи от удивления.
– В общем и целом я считаю, что африканцам и арабам место в Африке, – продолжал он. – В общем и целом.
Он снова затянулся и, прежде чем я успела придумать убийственный ответ, пропал из виду.
После этого мне весь вечер мерещилось, что Харольд странно на меня смотрит. Возможно, я себя накрутила, но мне показалось, что он был против моего присутствия в усадьбе. Тем не менее я решила игнорировать его самого и его идиотские высказывания – не хотела, чтобы он испортил вечер.
Но Харольд не был единственным, кто портил мне настроение. Том, разумеется, сидел в своем углу и ныл, как ребенок, который уронил мороженое.