Все люди — враги

Проникнуть в Австрию оказалось еще легче, к немалому его изумлению и радости. Усталый на вид чиновник спросил, долго ли он намерен пробыть в стране, предупредил его, что надо будет зарегистрироваться в полиции, и вежливо пожелал ему счастливого пути. Еще одно доброе предзнаменование. Поразительно! Он был так восхищен и удивлен, что несколько раз прошелся взад и вперед по страшно холодной платформе. Затем он заметил небольшую группу бедно одетых людей, с безнадежной завистью глядевших на освещенный вагон-ресторан, где в это время официанты подавали обед. Тони поспешно вернулся к себе в купе и попытался забыть выражение их лиц, читая австрийские и итальянские газеты. Когда поезд тронулся, он заметил, что те же люди теснились у входа в «зал ожидания» третьего класса, и удивился тому, что они не сели в поезд. Но ведь это был международный состав — и в нем, конечно, не было вагонов третьего класса.

Когда поезд прибыл в Вену, Тони был так утомлен, что с вокзала проехал прямо в небольшой отель возле Стефанс-платца и лег спать. Он проснулся после полудня. Бреясь и одеваясь, он размышлял, позавтракать ли ему или нет, перед тем как идти по указанному Катой адресу. Было бы восхитительно позавтракать с ней — это хороший способ восстановить прерванное общение; но ведь поздно, она, может быть, уже позавтракала, или ушла из дому, или даже уехала из города. Учитывая все обстоятельства, целесообразнее позавтракать предварительно. Он пошел в ближайший ресторан и получил скудную еду за фантастически огромное количество крон, хотя это и было довольно дешево при исчислении в фунтах стерлингов. Волнуемый надеждой увидеть Кату и боязнью не найти ее, он ел быстро, почти не ощущая вкуса пищи; затем почувствовал, что больше не может съесть ни куска. Его руки дрожали. Чтобы успокоиться, он очень медленно выпил стакан вина и как можно старательнее выкурил папиросу. Он сказал себе, что нужно в течение десяти минут читать газету и вполне взять себя в руки, иначе он лишится чувств при встрече с Катой и причинит ей огорчение, а себя выставит на посмешище. Но ничто не помогало. Тони не мог проследить за смыслом двух строк подряд и ловил себя на том, что он либо с трепетом старается представить, что они скажут друг другу, либо смотрит на часы.

Он решил, что лишь вредит себе этой слабой попыткой самодисциплинирования, а потому расплатился и вышел на улицу. Предполагая, что Кате может быть нежелательно, чтобы он подъехал прямо к дверям ее дома, он велел извозчику остановиться в конце той улицы, где она жила. Тут он впервые спросил себя, что они будут делать, если Ката замужем или же у нее есть возлюбленный. На секунду вся кровь в нем остановилась, а затем он сердито сказал себе, что незачем измышлять всякие ужасы и готовиться к преодолению трудностей, прежде чем они претворились в действительность. Пытаясь отвлечься, он заставил себя глядеть в окно экипажа. Поразительно было оживленное уличное движение и показное богатство, хотя время от времени можно было заметить нищих и беспросветно угрюмые лица… Какой раздирающий сердце контраст между крайней нуждой и роскошью! Тони старался думать лишь об изяществе внешнего вида города — о веселом фонтане, об оригинальном, напоминающем Италию, фронтоне церкви в стиле барокко, о великолепном дворце. Прежде он часто припоминал предметы, не зная, что видел их; но теперь он пристально вглядывался, стараясь запечатлеть в памяти, и через миг совершенно забывал. Впоследствии он ничего не помнил о Вене, кроме своих собственных переживаний на фоне шумного уличного движения и толпы; среди них время от времени выплывал какой-нибудь яркий образ — трогательное или наглое лицо, уголок ресторана, номер автомобиля, мебель спальни в отеле.

Экипаж остановился в спокойной, очень широкой улице с большими домами, и Тони расплатился — ведь потом они легко найдут другого извозчика. Он взглянул на дощечку с названием улицы: да, это была та самая улица. Он зажег другую папиросу и прошел около ста шагов по боковой улице, стараясь утишить частое биение своего сердца и унять дрожь рук. Что, если Каты нет? Волнение сделалось таким же мучительным, как перед сигналом о выходе из окопов для атаки. Но к чему так по-идиотски медлить, ведь он, наконец, утратит последние остатки самообладания! Он нетерпеливо швырнул папиросу и быстро зашагал обратно к углу улицы.

* * *