Все люди — враги

— Пожалуй, вы и правы, говоря, что я не совсем удовлетворен своей жизнью, — сказал он осторожно, — но, конечно, вы очень ошибаетесь, считая Маргарет причиной этого. Женщины всегда думают, что они являются единственными виновницами мужского счастья, primum mobile[122] нашей жизни и ее лучшим благом. Вы гораздо ближе подходите к действительности, говоря, что я неделовой человек. Я никогда им не был и никогда не буду. С точки зрения житейского здравого смысла я то, что называют счастливчиком. Если оценивать человеческий труд разумно, то мне невероятно переплачивают за то, что я не делаю ничего особенного. Я обязан этим тому, что являюсь «мистером Маргарет». Я человек, живущий синекурой. Правда, я достаточно сообразителен, чтобы понимать происходящее и даже чтобы вносить предложения, которые иногда принимаются. Но моя роль заключается в присмотре за Маргарет, которую надо было пристроить, а в остальном мое дело сидеть в заднем ряду и аплодировать процветающему предприятию. Те несколько тысяч фунтов из унаследованных мною денег, которые я вложил в дело, просто очковтирательство. Если бы не Маргарет, от меня потребовали бы пятьдесят тысяч!

Совершенно нечаянно он высказал то, что все время занимало его тайные мысли, и даже гораздо больше того, что собирался сказать.

— Да, — сказала Элен, — но вы видите, все-таки Маргарет замешана в этом.

— Лишь косвенно. — Тони уже жалел, что сказал так много. — Но это не имеет ничего общего с нашими личными взаимоотношениями.

— Разве? А я скорее думаю, что имеет! Но что же именно вам не нравится в деловой жизни?

— Все! — сказал Тони с горечью. Он помедлил и затем заговорил быстро, почти бессвязно, словно думая вслух, забывая в Элен все, кроме того, что она человек, который интересуется им настолько, что может хоть отчасти угадать его тщательно скрываемое разочарование в себе самом и в жизни. — В 1919 году я был почти совершенно разбит и морально и физически. Я был сыт по горло, больше того, я был в отчаянии. Жизнь, казалось, крошилась у меня под пальцами. Вещи, в которые я безусловно верил, изменили, или, по-видимому, изменили мне. Та жизнь, за которую я боролся, окончательно ускользала от меня. Даже мои старые друзья ничем не могли помочь, поскольку дело касалось меня. Мне казалось, что из всех людей я самый нищий, не материально, но в жизни. Мне хотелось создавать, строить здания, которые хоть что-нибудь бы значили, а меня посадили писать отчеты о бетонных дачах. У меня не было никого, кроме отца и Маргарет, и, как большинство благожелательных людей, они требовали, чтобы я стал таким, каким им хотелось, и делал то, что им нужно, а не то, что нужно мне. Вот таким-то образом я и вошел в так называемую деловую жизнь.

Он резко остановился, мрачно уставясь в мокрую путаницу мертвых растений у своих ног, и нервно ломал сухой стебель укропа на все меньшие и меньшие кусочки. Элен ничего не говорила, с кошачьей настойчивостью ожидая, чтобы Тони высказал еще больше.

— Деловая жизнь! — воскликнул он вдруг с горячностью, заставив Элен слегка вздрогнуть. — Деловая тщета, трудовая праздность. Купить дешево, продать дорого — пожалуй, самая низшая деятельность, на которую только способен ум человеческий, но самая уважаемая и высокооплачиваемая в современной жизни. Чепуха! Жульничество! Деградация! Мне надоело это.

— Бедный ягненочек! — сказала Элен с видом снисходительной симпатии. — Я и не знала, что вы так ненавидите работу.

— Я ненавижу не работу, — отпарировал Тони сердито. — Вот именно потому, что мое дело не работа, я и ненавижу его. Работа — это созидание чего-нибудь, делание чего-нибудь, а не перебирание бумажных символов работы других людей!

Он резко оборвал, инстинктивно почувствовав, что говорит на ветер, что из всех человеческих существ богатые женщины из верхних слоев среднего класса дальше всех стоят от действительности. «Их праздность, их роскошь, их тщеславие, — думал Тони с горечью, — содействуют существованию всего этого проклятого жульничества. Они отвиливают от войны, они отвиливают от работы, они отвиливают от воспитания детей, если только не отвиливают и от деторождения, и каждой из них хочется быть маленькой королевой, сидящей на навозной куче, навороченной мужем, который роется в грязном мире денег. А затем жалуются на свои обиды. Что она говорит?»

— …конечно, работа Уолтера иная, — услышал он. — Это реальное строительство страны. И мне понятно, почему вы испытываете презрение к трате времени в пустой деловой рутине. Вы находитесь в несоответствующем интеллектуальном окружении. Почему вы не хотите, чтобы мы познакомили вас с кем-нибудь из действительно интересных людей Лондона?

— Нет, благодарю вас, — сказал Тони угрюмо. — Если и существует жульничество еще более слабосильное и пустое, чем жульничество деловой жизни, так это жульничество ваших высших интеллектов. Уж лучше быть котенком и мяукать!

— Тогда чего же вы хотите? — спросила Элен колко, в своем тщеславии оскорбленная его презрительным тоном.