Все люди — враги

Сквозь холодные полутона английского ландшафта Тони почудился Трувиль[123], где он был прошлым летом. Трувиль, не больше похожий на Францию, чем пышное английское поместье немецкого миллионера-еврея походит на Англию. Но Маргарет хотела туда поехать — так уж полагалось. Дорогие отели, поля для гольфа, теннисные площадки, Адонисы в шикарных белых фланелевых или облегающих тело купальных костюмах, пляжные Афродиты в простеньких платьях по пять тысяч франков штука или в еще более облегающих тело купальных костюмах, лежание на песке, коктейли, азартная игра в казино, вечный шепот злостных сплетен. Вульгарные Байи[124]. И вот с этого-то все и началось, с ощущением стыда и неловкости начало рушиться его представление о собственной жизни как о жизни счастливого паразита в «деловом» мире, начала надламываться корка навязанных ему привычек. Прежний Тони, погрузившийся уже глубоко, начал, наконец, выплывать из глубоких вод отчаяния и безразличия, но стал более сильным, более уверенным, несмотря на свои колебания. Вместо того, чтобы принять Трувиль, как и все остальное, он инстинктивно осудил его. Если это-то и есть лучшие цветы, наследники всех веков, то к черту их! К черту их так или иначе!

Все еще глядя в холодную струящуюся воду, Тони стал медленно набивать трубку и вдруг остановился при мысли, что его отвращение к трувильским пляжникам, может быть, просто-напросто пуританство. Но нет, по сути дела, это все та же старая, лишь по-новому повернутая проблема, которую он так свирепо и бесплодно обсуждал со Скропом, Робином и Крэнгом столько лет тому назад. Но, в сущности, она стала теперь и личной проблемой. Незачем больше проводить жизнь в теоретическом разбивании мира вдребезги и в чрезвычайно проблематическом создавании его наново в соответствии со своими собственными капризами! Примем вещи такими, каковы они есть в пределах существующего, и не будем ждать прихода тысячелетнего царства, прежде чем начать жить.

Он двинулся дальше, стараясь припомнить и напеть мелодию одного моцартовского концерта, который ему нравился. Приблизительно через полмили он снова остановился на последней лужайке; дальше тропинка начинала подниматься и переходила в длинную просеку, прорезавшую рощу. Пронзительно прокричал фазан, и Тони услышал, как птица вспорхнула в испуге. Стадо крупного рогатого скота жевало неторопливо, тяжело и ровно дыша: чавк, чавк, чавк, у-ух. Вечная мать. Муниципальное молоко. Одна или две коровы поглядели на Тони матерински многозначительно; другие продолжали жевать с великолепным равнодушием: чавк, чавк. Они производят телят и молоко. Тони протянул руку к ближайшей и позвал ласково:

— Ну, иди сюда! Хочешь быть муниципальной матерью, Сузи? Сорт А, милая, и корм, отмериваемый с точностью до одной сотой грамма. Тем лучше для тебя, Сузи, от неразумного питания не будет вздуваться животик. И такой милый муниципальный бык, такой милый муниципальный служащий, который унесет твоего теленка, — ведь это же будет приятно, не правда ли, Сузи? И еще более милый муниципальный служащий заколет тебя и превратит в бифштекс, счастливая Сузи!

Корова попятилась от него, опустив голову с кроткими глазами, налившимися страхом, наполняя ноздри Тони своим тошнотворно-сладким дыханием. Нет спасения от судьбы! Ей придется отдать все: и теленка, и молоко, и тело. Дух служения обществу. Утешило ли бы корову, если бы ей повесили на шею муниципальную медаль за оказанные услуги? Прощай, Сузи, твой мэр и муниципальное управление нуждаются в тебе!

Под прикрытием леса воздух казался мягче, разгорающееся солнце рисовало на земле сквозь ветки теневой узор. Из сердцевины зеленых сморщенных листьев выскакивали примулы, и земля топорщилась острыми зелеными копьями вырастающих диких гиацинтов. Среди листьев арума и первой, еще неразличимой зелени молодых растений там и сям блуждали золотые звезды селандины. Тони сорвал одну, чтобы вдеть ее петлицу, — примулы немного опорочены ухажерами прошлого столетия. Дальше он набрел на целое гнездо барвинков — pervenche у Руссо. Не Руссо ли является автором наших недовольств? Через лес Тони прошел до оголенного гребня небольшого холма и далеко впереди увидел длинную волнующуюся линию дюн. Первый жаворонок, которого Тони услышал в этом году, невидимкой завел в вышине свою трель.